Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Сегодня утром пришло твое письмо, а чтó в нем, я уже знал. Бесполезно говорить по этому поводу много слов и всё разбирать. Довольно, что ты сказала мне об этом в своей простой, уверенной манере. ‹…› что Фридель влюблен в тебя, я знал давным-давно ‹…› порой удивлялся, что ты не сказала мне раньше. ‹…› С моей стороны было бы простодушием и пустой тратой сил, если бы я хоть чуточку на него обиделся. ‹…›

Я уже пришел к проблеме общения как такового, которая особенно меня занимала в эти дни, когда я познакомился с новыми людьми. И вот что замечаю: по сути, все они мне безразличны – проходят мимо, будто за окном, – смотришь им вслед и порой когда-нибудь вспоминаешь ‹…› Великое призвание к вечной миссии всегда с необходимостью предполагает и обреченность одиночеству, и для сущности такого человека типично, что другие ничего о нем не знают – напротив, считают одинокого богатым, почитаемым, обожаемым, авторитетным и важным, а затем удивляются, когда с его стороны им достается безмерное пренебрежение (или полное отсутствие всякого внимания) [69] Heidegger, G. (2005). S. 96ff. .

Вот они опять – люди, которые проходят мимо, «будто за окном»! Все эти обыкновенные люди и слишком многочисленные массы, с которыми Хайдеггер не может или попросту не хочет установить настоящую связь. Люди, которые даже не подозревают о бушующих в нем творческих интеллектуальных бурях, люди, которых он в этой основополагающей духовной асимметрии должен отвергнуть, а значит, обидеть. Романтический образ великого одиночки, обреченного судьбой решать, самостоятельно и при этом неизбежно оставшись совершенно не понятым, свою сверхчеловеческую, на него одного возложенную проблему – гениальный отщепенец. Таково самопонимание Хайдеггера. И останется таковым на всю жизнь.

И отнюдь не метафорическая случайность, что Хайдеггер, отвечая Эльфриде, оживляет декартовский образ сомнения – сидящего за окном философа, которого сам ход его размышлений приводит к тому, что сомнительной оказывается даже человечность окружающих его людей. Влияние Декарта на философию Нового времени, как всё отчетливее сознает в этом году Хайдеггер, совершенно фатально: Декарт и его скептический мысленный эксперимент, Декарт, который установил мыслящего, а значит исчисляющего субъекта как первооснову всякой достоверности («я мыслю, следовательно, я существую»), Декарт, который свел философию к чистой теории познания, Декарт, полностью разделивший мир надвое – на дух и материю… Декарт – образцовый философский враг. Его мышление маркирует поворотный пункт, после которого в западной философии всё окончательно пошло вкривь и вкось.

«Вневременная задача», чьи очертания Хайдеггер в эти полные эйфории дни начала сентября 1919 года уже видит перед собой – то самое искусство «принципиально нового ви́дения» и прорыва в совершенно новые «горизонты проблем», – заключается не в чем ином, как в освобождении его страны, ее культуры, ее совокупной традиции от злой магии философии субъекта и теории познания Нового времени, от ее чистой исчисляющей рациональности и сосредоточенности на естественных науках. Он полагает, что его западные сородичи – все поголовно – находятся в плену фундаментально ложных подходов к миру и представлений о самих себе. Взгляд на действительность у них искажен безвопросным принятием ложной понятийности. Потому-то они могут воспринимать себя самих, мир и друг друга лишь крайне туманно, как бы сквозь матовое стекло.

Но мало того, что это прогрессирующее замутнение взгляда никто уже не замечает. Нет, за столетия такой взгляд на реальность настолько глубоко проник в наше культурное самопонимание, что даже трактуется как высочайшая и единственно истинная форма познания мира и задним числом вообще прославляется как подлинный прорыв на свет Просвещения! Словом, кошмарный сон, ставший реальностью!

Однако: коль скоро что-то есть кошмарный сон, то ведь ото сна можно пробудиться. Во всяком случае, уже к осени 1919 года Хайдеггер ощущает себя окончательно пробудившимся: он начинает самостоятельно и со всей последовательностью философствовать за пределами заданного Декартом каркаса теории субъекта и познания Нового времени. Отныне Хайдеггер размышляет, как теперь сказали бы, outside the box [70] Здесь: вне рамок и стереотипов ( англ .). . И его первый и главный тезис действительно звучит так: There is no box! [71] Здесь: рамок нет! ( англ .). Нет никакого изолированного внутреннего пространства опыта, которое словно стеклом отделяет мыслящего субъекта от так называемой реальности. Декартов скептицизм по отношению к внешнему миру, а равно и напрямую связанный с ним вопрос, как «на самом деле» устроена реальность, его абсолютное разделение субъекта и объекта познания – всё это, как снова и снова показывает Хайдеггер в ходе пристального феноменологического и непредубежденного рассмотрения, суть чисто мнимые проблемы и мнимые приниципы.

И более чем понятно, что в это прорывное лето Хайдеггер пишет Эльфриде: «Как ты раньше правильно отметила, я уже безусловно, причем с намного более широкими горизонтами и проблемами опередил его (Гуссерля)» [72] Heidegger, G. (2005). S. 95. , – и таким образом в критический кульминационный момент их брака обращается к жене как благородной спутнице на новом пути. Правда, всего несколькими строчками ниже он вновь выставляет себя одиноким мудрецом и ясновидцем. Несмотря на то, что сентябрьские письма Хайдеггера 1919 года читаются как полные надежды исповеди, он больше не уверен, сумеет ли вообще найти подлинно душевный, то есть любящий подход к ней. Что, если она уже на стороне других? Что, если выходец из крупной буржуазии Фридель Цезер, у которого с финансами намного лучше, увлек ее назад к общепринятому, то есть, подчиненному этикету и внешним проявлениям пониманию любви? Тут он больше ни в чем не может быть уверен.

Стало быть, он ищет и находит в эти дни единственную достоверность, доступную ему как человеку: достоверность труда, творчества, мышления. Ибо здесь ничто больше не расщеплено, нет больше щелей сомнения. Здесь всё едино. Всё – творческое кипение! Жаль только, что невозможно навеки остаться в этом магическом месте абсолютного эроса: когда-нибудь придется снова вернуться в мир Фриделя и Ко:

‹…› в этой абсолютной продуктивности есть опять-таки нечто жутковатое: работается как бы само собой ( es schafft), и всё же чувствуешь себя полностью в это погруженным, особенно когда такое состояние отступает и приходит расслабленность, и снова возвращаешься в окружающий мир, вот тогда я знаю, что полностью и абсолютно был в себе, а главное, в объективном мире проблем и духа – здесь нет чуждости, здесь ничто не проходит мимо, вовне, ты сам идешь со всем этим, увлекаешь его за собой, – в творческой жизни всякая чуждость изчезла, но после тебя тем более разрывает и будоражит стояние на том берегу, в естественном окружающем мире… [73] Heidegger, G. (2005). S. 99.