Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Здесь в очередной раз становится ясно, до какой степени очерченная Хайдеггером программа феноменологического новообретения мира несет в себе конкретно-экзистенциальные характеристики: уже на этой ранней стадии его размышлений она порождает фундаментальную идеологическую критику современной технической эпохи с ее всеохватной логикой овеществления и превращения в стоимость. Начиная с Хайдеггера, эта критика откликается и в критических теориях ХХ – XXI веков – как выразился Теодор Адорно в своем самом, наверное, известном афоризме: «В ложном не может быть правильной жизни». Именно Хайдеггер, как никто, убежден в этом уже в 1919 году. Оттого-то, по его мысли, в качестве экзистенциального идеала требуется изначальное и непритворное, то есть подлинное «присутствие»! (Терапевтическое требование, которого Адорно и его последователи как раз не выдвигали.) Если оглянуться назад из нашего времени, можно отчетливо увидеть, что Хайдеггера с его философской программой просто нельзя не считать важнейшим провозвестником послевоенного немецкого экологического движения: целостность, осознанное отношение к окружающему миру, критика техники, связь с природой… Всё это – заложенные еще в 1919 году стержневые мотивы мышления, которое в своем воззвании к подлинности и непритворности во всех жизненных обстоятельствах открыто призывает к органичному укоренению и закреплению в окружающем мире, переживаемом в качестве исконного, сиречь: на родине, в родном ландшафте, в его обычаях, нравах, диалектах и во всем, что может сюда относиться. На самом деле полностью аутентичным человек может быть лишь в своем исконном месте, в своей среде. Для Хайдеггера таким местом, как известно, был Шварцвальд.

Всё это показывает себя здесь уже в смысле подлинно народного и сущностно-волевого. Но попутно появляется и кое-что темное.

Годом позже, в сентябре 1920-го, мы по-прежнему (или вновь) видим Хайдеггера на подъеме творчества – и опять вдали от семьи. На сей раз он уехал в родную деревню Месскирх, к брату Фрицу. Оттуда он шлет домой продуктовые посылки, ведь продовольственный кризис успел добраться и до Фрайбурга.

‹…› что меня радует, так это то, что я хорошо и уверенно работаю. ‹…› Работаю сейчас ‹…› как бы в одном порыве и с воодушевлением «вперед» и «дальше». Утром с семи до двенадцати, потом после маленького «перерывчика» с двух до семи, абсолютно свободный от лекций, и семинаров, и визитов – а главное, всё более бодрый ‹…› Вечером же на отдыхе я играю – не пугайся – с отцом и Фрицем в «шестьдесят шесть» и вполне доволен ‹…›, отвлекаюсь перед сном – в остальном философия занимает меня слишком сильно.

Множество раз крепко тебя целую, душенька, – выздоравливай скорее и повеселись вместе с нашими мальчиками. Расцелуй их от меня.

Итак, они – Мартин, Фриц и папаша Хайдеггер – играют в карты. По-своему настоящая, здоровая шварцвальдская семья. Но и в этом сентябре хайдеггеровскому философскому подъему присущ компенсаторный момент. В эти дни в нем властвует не только творчество, но и вытеснение. Ведь Эльфрида по-прежнему не встает с постели, очень ослабевшая после рождения во Фрайбурге 20 августа 1920 года их второго сына, Германа. В день родов, как и весь август, Хайдеггер находится в Месскирхе. Эльфриду и маленького Йорга опекает в эти недели близкая подруга. Лишь в 2005 году откроется тайна, которую Эльфрида и Мартин делили с начала 1920 года. Биологический отец – не Хайдеггер. Герман – плод связи Эльфриды и Фриделя Цезера. Хайдеггер тогда не видел в этом причины для развода и недоверия, напротив, истолковал это как шанс на подлинный брак, освобожденный от фальшивых и притворных условностей глубоко ненавистной ему буржуазии. Всего через три дня после родов он уже нашел для своей убежденности нужные слова:

Я часто невольно думаю, как бледно, неправдиво и сентиментально всё, что обычно говорят о браке. И не создадим ли мы в нашей жизни новую форму – без программы и намерения, – а просто благодаря тому, что у нас повсюду произойдет прорыв подлинности [77] Heidegger, G. (2005). S. 112. .

Можно не сомневаться, что д-р Вальтер Беньямин из большого города Берлина гордился бы Хайдеггеровой волей к свободной супружеской любви, однако в ту пору он знать об этом не знает, а к тому же его – по-прежнему – занимают совсем другие заботы.

Через год после защиты диссертации Беньямин с семьей находится всё в том же «свирепом водовороте» экзистенциальной неопределенности, в который они угодили с нежданным визитом Вальтерова отца в августе 1919-го. В конце концов, весной 1920 года молодой чете – без квартиры, без работы, без средств – не остается другого выбора, кроме как вернуться в берлинский дом родителей на Дельбрюкштрассе. Там события развиваются по вполне ожидаемому сценарию.

Мартин Хайдеггер с женой Эльфридой и сыновьями Йоргом и Германом. 1924

На принципиальный отказ Беньямина навсегда перебраться в просторную виллу отец отвечает полным лишением ежемесячного содержания. Загнанный в угол, сын настаивает на досрочной выплате хотя бы части наследства. Во времена уже начинающейся инфляции идея не слишком умная. Но вопреки всем советам Вальтер настаивает на выплате. И в мае 1920 года некое соглашение наконец достигнуто. В письме своему другу Шолему от 26 мая 1920 года Беньямин следующим образом описывает ситуацию:

Кончилось всё полным разладом ‹…› Я отпущен из дома, получив досрочно 30 000 марок из моей части наследства плюс еще 10 000 марок, но ничего из мебели, то есть, я покинул дом раньше, чем меня вышвырнули. ‹…› Конечно, временный характер этих обстоятельств вопиет к небесам, и предвидеть, что будет, невозможно. Ясно одно: нам необходимо где-нибудь найти квартиру, а уж потом осмотреться насчет заработка. ‹…› Вы что-нибудь знаете? ‹…› Буду бесконечно Вам признателен, если Вы сообщите мне всё , что об этом услышите: жилье в городе и в провинции, с минимальной меблировкой и дешево, загородные дома на две семьи и т. д. ‹…› Потом, но только когда окажусь в мало-мальски человеческих условиях, я должен буду приступить к своей «второй диссертации», ‹…› хотя виды на доцентуру в Берне пошли прахом. Речь могла идти разве что о получении venia [78] Venia legendi ( лат .) – разрешение читать лекции в высшем учебном заведении. на формальных основаниях. Мои тесть и теща – единственная, хотя внешне и не слишком прочная материальная опора, оставшаяся у нас, но готовая к самым крайним жертвам, – настаивают, чтобы я стал книготорговцем или издателем. Но мой отец и на это капитала не даст. Однако весьма вероятно, я буду вынужден для вида отказаться от своих давних профессиональных устремлений, не смогу стать доцентом и до поры до времени буду тайком, по ночам, продолжать свои штудии наряду с какой-нибудь обывательской деятельностью. И, опять-таки, не знаю, с какой именно. (В этом месяце я заработал 110 марок тремя графологическими анализами.) ‹…› Я очень стараюсь найти место редактора. Блох рекомендовал меня С. Фишеру, который как раз ищет такого, но он всё же ко мне не обратился. А у меня, знаете ли, готова очень большая издательская программа.