Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

Непристойные предложения

Если взрослеть означает учиться управлять своими страстями, то переходить от взросления к зрелости — это, как ни парадоксально, лелеять их и даже приумножать. Хотя еще Декарт просил победить прежде свои желания, чем мировой порядок, все же это побежденное желание хочет вернуться к нам, пробраться незаметными тропами и пусть и на короткое мгновение, но восторжествовать над мировым порядком. С одним нюансом: перейдя за определенный порог, это желание должно вуалироваться и проявляться с величайшей осторожностью. А это значит, что нужно «обхаживать» согласие другого или даже волочиться за ним, если использовать дореволюционное выражение. Никогда еще эта вышедшая из употребления, вызывающая тошноту у неофеминисток наука галантности и обходительности не была столь важна как для мужчин, так и для женщин. Старый прелюбодей, равно как и любительница молоденьких мальчиков, должны демонстрировать элегантность, соответствующую их возрасту, и не пытаться подражать стремительным порывам зеленых юнцов. Пожилые люди — это своего рода выкресты любви , вынужденные притворяться, чтобы их приняли за своих. На высоте их возраста плотское влечение должно оставаться сдержанным, не превращаясь в старческое сладострастие. Один из недостатков возраста — развязность, исчезновение барьеров: совершенно незнакомые люди заговаривают с вами, садятся за ваш столик, как если бы вы были близки с незапамятных времен, и под невнятным предлогом, будто между вами есть нечто общее, или даже благодаря простому совпадению даты рождения вцепляются в вас, как клещи. Вы становитесь их собственностью лишь по той причине, что однажды встретились им на пути.

«Как такое возможно?» — спрашиваем мы порой, когда видим подобные несуразные пары. Восхитительные создания рядом с отталкивающими стариками, молодые, пышущие здоровьем и красотой тела рядом с кособокими развалинами. Красавица и чудовище, юная миловидность рядом со старческой обрюзглостью. Наше эстетическое чувство возмущается, усиливаясь смутной ревностью. Слишком многие люди не замечают, как они стареют, и в возрасте за пятьдесят еще воображают себя столь же желанными, что и юные эфебы или нимфы. Они в вечной погоне за еще более прекрасным, они расточают многообещающие взгляды, стремясь очаровать предмет своего вожделения. Им кажется, что их взгляд гипнотизирует, но они заблуждаются. Старая кокетка полагает себя неотразимой и жеманится в полной уверенности, что околдовала жертву. Старый чаровник упорствует в своих атаках, устраивает плотную осаду, уверенный, что вскоре сломит сопротивление избранницы. Оба они — марионетки во власти самомнения, а отказы воспринимаются ими как завуалированное подтверждение их обольстительности. «Да стоит мне поманить пальцем, он или она побегут за мной без оглядки». И таким образом сохраняется репутация и крепнет самоутешение. Вчера они страдали от чужой самовлюбленности, а сегодня заставляют других страдать от своей. Признаться, мужчины в этой ситуации выглядят более жалкими: дедульки с забранными в хвостик волосами в сопровождении девчушек возраста их дочерей, если не внучек, — как они озабочены тем, чтобы продемонстрировать приятелям свою немеркнущую юность! Старые шмели так и вьются вокруг молодых женщин с многообещающими улыбочками, чрезмерной учтивостью, выспренними комплиментами. Это в высшей степени обходительные господа. Им позволяют такое поведение как свидетельство бытовавших прежде нравов и поскольку оно не приводит ни к каким последствиям . Брачный танец павлина, начиная с определенного момента, больше похож на конвульсии предназначенного для супа петуха. Пониженный уровень гормонов, повышенное употребление травяного чая… И даже если пить его меньше, это все равно не взбодрит гормоны.

Большим соблазном для пожилых людей становится, кроме прочего, равнодушное отношение к неряшливости. Небрежно одетые мужчины и женщины из поколения беби-бумеров воображают, что они по-прежнему элегантны, хотя имеют всклокоченный вид. Стареть — это еще и капитулировать, и эта капитуляция начинается с небрежности по отношению к себе: собственное тело остается без ухода, как невозделанная земля. Со временем человек часто превращается в подобие пищевода, способного только есть, пить и переваривать пищу за неимением лучшего. Что нам остается, помимо желания набить утробу? Мишель Турнье отмечал, что есть два типа старения: когда полнеешь и когда худеешь. Одни люди округляются, выставляя напоказ одутловатые щеки и кожу, покрытую сетью мелких морщин и красных прожилок. Другие — усыхают, доведя свою фигуру до некого подобия виноградной лозы и выставляя на обозрение изможденные лица, сплошь кожа да кости. Округлости скрывают морщины, худоба их подчеркивает — «прорезает, как ножом» — и обрисовывает скелет. Стареем ли мы в уютном пухленьком теле или же стиснуты в обтянутом кожей скелете, будь мы раньше ходячими мощами, сейчас заплывающими жиром, или, наоборот, толстяками, потерявшими половину веса, — в любом из этих случаев нам будет непросто принять себя такими, какими мы стали. И поскольку поколение 70-х годов XX века вновь заговорило о необходимости естественности — в противовес чрезмерной заботе о внешнем виде, — многие из его представителей продолжают и после шестидесяти демонстрировать ту же небрежность, одеваться как попало, носить невразумительные футболки и потертые джинсы, мини-юбки и облегающие шорты. Они стремятся во что бы то ни стало сохранить типичную одежду той поры, когда им было тридцать, хотят обмануть время. Небрежность в одежде призвана продемонстрировать, как они гордятся собой, бросить обвинение в адрес тех, кто «встречает по одежке», возмутиться диктатурой внешнего вида. Они употребили весь свой пыл, чтобы оставаться молодыми, и вот они постарели — и это видят все на свете, кроме них самих.

Прежние бабники полагают себя неутомимыми, как жеребцы, пожирательницы сердец мечтают об утолении бешенства матки, выносливой, как у куртизанок. Но Дон Жуан сдулся, Мессалина утомилась. Трагедия прибавляющихся лет в том, что мы не замечаем, как мы изменились — до тех пор, пока нас не вразумит кто-то незнакомый. Сартр поэтично выражался, что он дарил женщинам красивые подарки, чтобы заставить их забыть о его уродстве. Подобным образом многие полагают себя бесстыдно дерзкими, тогда как они лишь непристойно игривы и несут всякий вздор. «Разве я теперь не тот же Казанова, каким был тогда?.. А если я — Казанова, то мною должен быть посрамлен жалкий закон, именуемый старостью, которому подчинены другие!» [24]— говорит 60-летний Казанова, герой Артура Шницлера. Вот пример всеподавляющего эгоцентризма — и непонятно, плакать тут или смеяться.