Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

Восхитительна фраза Золя, сказанная о Гюставе Флобере, умершем от апоплексического удара в 1880 году: «Прекрасная смерть, завидный сокрушительный удар, заставивший меня пожелать себе самому и тем, кого я люблю, такого конца — быть уничтоженным в один момент, как насекомое, раздавленное гигантским пальцем». Другим можно завидовать во всем, даже в смерти. В их несчастье им повезло. В этом отношении поминальные обеды представляют собой традицию, укрепляющую наш дух: живые устраивают между собой перекличку и пируют, чтобы прогнать Безносую, они избавляются от мыслей о ней под звон вилок и чоканье бокалов. Армия усопших позволяет нам держаться на ногах под артиллерийским огнем и храбриться, несмотря на тех, кто падает то слева, то справа. Тайная гордость оттого, что мы пока еще в строю, сменяется ужасом, что мы можем быть следующим в списке. Нам доверена миссия быть свидетелями жизни и выразителями мнений тех ушедших от нас современников, которых мы представляем теперь на земле. Они живут в наших сердцах, в наших словах, в наших воспоминаниях. Говоря о них, мы возрождаем их к жизни, это наши усопшие, круг наших покойников. Хоровод теней, поселившийся внутри нас и не покидающий нас до самого последнего вздоха.

По мере того как наш срок приближается, перед нами встает новая задача: не пропустить наступление последнего момента и по возможности не оставлять связанных с этим решений на усмотрение тех, кто имеет медицинский или моральный авторитет. Биологическое выживание — не самая важная ценность, выше его стоят свобода и достоинство. Когда утрачиваются самостоятельность и способность владеть этим миром наравне с другими, когда простые действия — есть, дышать, спать — превращаются почти в пытку, наступает время попрощаться и уйти, приказав всем долго жить. По возможности деликатно. Как это сделал известный бельгийский писатель Хюго Клаус 19 марта 2008 года: его сразила болезнь Альцгеймера, он страдал от нарушения двигательной функции и решил отказаться от дальнейшей деградации. Надев свой лучший костюм, он отправился в компании жены и подруги-издательницы в больницу Миддлхайм в Антверпене. Выпив шампанского и выкурив сигарету, он безмятежно улегся в кровать, где ему сделали анестезию, а потом смертельный укол. Такой уход в Бельгии позволен законодательством, если пациент выразил «добровольную и обдуманную» просьбу. В высшей степени благородное прощание с жизнью.

Хоровод сожалений

Слишком поздно. Все эти чудесные вещи, которые не получилось увидеть, попробовать, воспеть, взять у жизни; все эти восхитительные люди, которые бросали на нас нежные взгляды, а потом отворачивались, обиженные нашим безразличием. Женщина, которую мы не сумели любить так, как надо, которую покинули в погоне за воображаемым счастьем и заставили страдать без всякой нужды; столь дорогой нам друг, пренебрегаемый нами и безвременно ушедший; чрезмерная материнская любовь, которая душила нас, но теперь нам ее так не хватает. Наше время ушло! Все лучшее с нами уже было. Нас мучают угрызения совести. Если бы можно было что-то исправить, если бы мне было на двадцать лет меньше! — говорит меланхолик. Но, увы, вполне вероятно, что он вновь совершил бы те же ошибки, будучи так же уверен в своей правоте. Мы знаем книги и фильмы, где герои появляются в прошлом, чтобы предотвратить катастрофу, изменить родословную, помешать роковому инцесту. (Как, например, в фильме «Назад в будущее» [6], где девушка из маленького американского городка влюбляется в собственного сына, по ошибке переброшенного в 50-е годы XX века. Все усилия героя сводятся к тому, чтобы переключить внимание своей будущей матери на своего будущего отца.) У нас, простых смертных, нет той возможности, которая предоставлена диктаторским режимам, а именно: переписывать историю, стирать лица, ретушировать фотографии.

Нам всегда все становится ясно только задним числом, только потом мы понимаем предупредительные знаки: ах, если бы я знал! Осознание приходит после совершенной ошибки, и, как говорил Гегель, «сова Минервы (символ мудрости) вылетает только с наступлением сумерек». Если уж мы не решились на этот шаг, вероятнее всего, мы не хотели его делать. Сожаление столь же бесплодно, сколь и неизбежно. Это вечная отговорка тех, кто не верит в свои силы: слишком поздно, чтобы вновь приниматься за учебу, слишком поздно, чтобы отправляться в длительное путешествие, слишком поздно, чтобы снова влюбиться. Мое время ушло, говорит опасливый человек. Но как в 20 лет, так и в 80 есть еще время, и отвага состоит в том, чтобы не поддаваться ощущению фатальной необратимости. При этом слишком поздно может оказаться и безумной, неожиданной удачей: самолет, на который мы опоздали на несколько минут, разбивается спустя час после вылета, не оставив выживших. Удача или чудовищное совпадение? Стоит ли нам систематически опаздывать на самолеты, чтобы избежать возможной катастрофы? Рискуя, что другой самолет, которым мы воспользуемся, окажется тем самым, что попадет в катастрофу…

То же относится и к слишком рано . В этом случае все наши надежды остаются в неприкосновенности: они продолжают сиять в далеком будущем. Преждевременность не устраняет возможностей, препятствие не представляется необратимым. Нет, не сейчас, не так сразу — говорит возлюбленная своему торопливому воздыхателю, это испортило бы период чудесной неопределенности. Подожди немного. Я пока не готова, позволь мне чуть-чуть подумать. Всякая спешка будет кощунственной. Слишком рано : эти слова представляют собой трагедию для ипохондрика. С тех пор как ему (или ей) исполнилось 20 лет, он уверен, что умирает: малейший прыщ — это быстро развивающаяся опухоль, укус комара приведет к отравлению организма ядом, судорога в ноге предвещает паралич, а мигрень свидетельствует о серьезных проблемах с сосудами. Над его детскими страхами смеются. Но ошибка ипохондрика в том, что он оказывается прав слишком рано. Недуги, которые он находит у себя сегодня, однажды поразят его по-настоящему. Он всего лишь опережает события. Сегодняшние страхи настигнут его, вполне вероятно, гораздо позже, когда он о них забудет. Он с ужасом убедится, что опасения, терзавшие его в юности, были не напрасны.

Все наречия времени содержат в себе рассказ о какой-либо трагедии или надежде; в этом отношении никогда больше — двусмысленное высказывание. Оно может означать и жестокую боль непоправимой утраты, навсегда потерянной любви, — как в «Вороне» Эдгара Аллана По (и его зловещем «Nevermore»), — и то, что мы читаем в финале «Силы обстоятельств» Симоны де Бовуар:

«Да, пришло время сказать: никогда больше! Это не я отдаляюсь от прежних моих радостей, это они отдаляются от меня: горные дороги уходят у меня из-под ног. Никогда больше, одурманенная усталостью, я не рухну в пахучее сено; никогда больше не скользить мне в одиночестве по утреннему снегу. Никогда никакого мужчины [7]».