Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

Тогда возникает искушение проявить лукавство, говорить скорее о бесконечном освобождении и затянуть подростковый бунт на возможно более долгое время. Как если бы в 30 и даже в 40 лет мы продолжали зависеть от родителей, от общества, которое можно обвинить во всех своих трудностях. Ведь наивность покидает нас вместе с округлостью и бархатистостью щек: приходит день, когда я на самом деле становлюсь хозяином своих поступков без возможности переложить ответственность на третьих лиц. Я должен пройти испытания, и меня будут судить по их результатам. В этом состоит несчастье и прелесть взросления, становления нас как личностей. И с этого момента мы не прекращаем вырабатывать компромиссы между неподчинением и просьбой о помощи: позаботьтесь об мне, когда мне плохо, но оставьте меня в покое, когда мне хорошо. Ведь мягкость нашего демократического общества призвана уменьшить чувство одиночества граждан за счет проявления солидарности. Она защищает наши права и облегчает тяжесть наших страданий.

Смысл жизни — это вопрос, остающийся открытым после всех полученных ответов. Наступает момент, когда нужно перестать задавать вопрос «кто я?», чтобы заменить его на вопрос «что я могу?». Что мне позволено предпринять в этот период моей жизни? Чтобы бежать от себя, нужно вспомнить, что «мир — самый короткий путь от нас к нам самим» (Малькольм де Шазаль). Богатство судьбы всегда связано с обилием встреч, без которых каждый из нас лишился бы содержательной стороны своей личности. Стареть — значит без конца воздавать почести всем, кому мы обязаны; мы сотканы из всех тех, кто встретился нам на пути, и каждый из нас — плод коллективного труда, который называется «я» .

Как известно, многие люди изо всех сил стараются быть теми, кем не являются, или скрывают подлинную натуру (говоря о своей сексуальной ориентации, например). Эти люди впоследствии счастливы оказаться верными самим себе (Сенека), вернуться к себе как в тихую спокойную гавань, дающую убежище от мировых бурь. Найти себя, найти свой путь — вот первый этап примирения с самим собой. Это чудесный момент, когда мы становимся хозяевами своей судьбы. Мы перестаем слушаться приказов извне, мы действуем сами по себе. Счастливы те, кто с ранних лет знают, что им нужно, и не разбрасываются в поисках, не мечутся из стороны в сторону. В прежние времена в западном мире быть верным себе предполагало отказ от своего фактического существования, определяемого или повиновением Божьему закону, или подчинением тому или иному властителю, той или иной морали [5]. Люди приспосабливались к существующему общественному порядку, подавляя порой истинное призвание. Чтобы захотеть изменить свою жизнь, вам прежде всего нужно полагать, что она принадлежит вам, а не Богу, не церкви, синагоге или мечети, не вашей общине или классу, к которому вы относитесь по рождению. Это предполагает не только ослабление родовых, клановых и традиционных связей, но и уверенность, что изменения, происходящие от поколения к поколению, предпочтительнее стабильности. Расти, достигать совершеннолетия — согласно кредо, выработанному в эпоху Просвещения, — означает переходить от детской несамостоятельности — когда я остаюсь под надзором — к зрелой самостоятельности — когда мне позволено самому устанавливать для себя закон.

Желание иметь собственную жизнь, а не ту, одинаковую для всех, идущую на поводу у условностей и у других людей, исторически сформировалось недавно. Прежде всего это американская мечта о том, что каждый будет писать сценарий собственной жизни по своему вкусу. Конечно, мечта спорная, поскольку таит в себе социальное неравенство и разного рода дискриминации. Старый Свет, стоящий на своем аристократическом прошлом, долгое время сопротивлялся таким устремлениям. «Ты приходишь, жизнь тебя поджидает, готовенькая, остается только в нее влезть» [6], — говорил Райнер Мария Рильке в начале XX века в Париже. Даже желание иметь собственную смерть, умереть на свой манер, замечал он, становится все более редким, и каждый рад встретить смерть «хоть сколько-нибудь подходящую» [7]. Именно потому, что мы свободны, каждый имеет свою судьбу. Судьбы нет у душевнобольных людей, у них есть единое направление: плотно сомкнутыми рядами они идут к общему предназначению. Демократическая личность восстает против этой стадности. Человек такого типа хотел бы принадлежать только себе самому. Но обладание собой, радость быть полноправным хозяином своих владений не мешает ему оставаться чувствительным по отношению к счастливым обстоятельствам, которые дарит нам случай: например, сохранять мечту об утрате власти над собой, и самой совершенной иллюстрацией такой утраты служит любовь, потому что любить — это прежде всего не принадлежать себе, добровольно уступить право на себя другому.

Дверь, распахнутая в неизведанное

Понятие «хорошая жизнь» в любом возрасте можно свести к двум заповедям: найти для себя верную формулу жизни и больше не менять ее, но вместе с тем быть открытым для мира, его богатств и красот. Не отрекаясь от себя и своей жизни, мы тем не менее можем желать, чтобы будущее несло в себе сюрпризы и принимало не старый, много раз виденный облик, но — что приятнее — новый и неожиданный. Простой факт, что в молодости мы чувствуем себя достойными лучшей судьбы, часто позволяет нам сворачивать горы, ломать стены, преграждающие путь к свободе. Нас манят отъезды и расставания: это они толкают нас навстречу неизвестному, намечают на ткани времени таинственный и благотворный разрыв. К жизненным принципам, названным Фрейдом, — удовольствию и реальности, — следовало бы добавить третий: принцип запредельности, или выхода за прежние пределы, так как именно запредельность представляет собой царство разнообразия, неисчерпаемости новых вкусов и новых вещей. Запредельная, незнакомая нам область часто становится местом откровения.

Случается, что во время какой-нибудь поездки или непредвиденного происшествия нам представляется возможность заглянуть в иные, ошеломительные, миры: так Пекюше, распалившегося при виде великолепной в своей непристойности крестьянки, за чьими любовными утехами он наблюдает из-за изгороди, на минуту охватывает сомнение в том, что он верно избрал призвание усердного переписчика. Удивительно ли, что подобный зов тайны в особенности преобладает в трех сферах — в сфере религии, эротики и странствий, в трех трансцендентных человеческому бытию областях: это зов плоти, зов Божий, зов дальних стран и континентов? Это дверь, распахнутая в неизведанное, и нужно хотя бы раз в жизни переступить ее порог. Это дверь в святилище: все замерло в ожидании неизбежного скачка, сравнимого с обращением в религиозную веру, которое освобождает нас от нас самих, от властного гнета повседневной рутины. Внезапность — внецерковный аналог спасения.