Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

«Утешение», обращенное к самому себе, — своего рода рецепт самолечения, где он увещевает себя справиться с болью утраты [17]. И все же с того момента, как мы столкнулись с печалью дорогого нам человека или с чьим-то трауром, мы обнаруживаем, что невольно говорим словами тех немного приторных, раздражающих нас проповедей, которые слышим от раввинов, священников, имамов и всяких моралистов во время похорон: «Бог дал, Бог взял». Все религии являются несравненной системой преображения страдания и смерти. С помощью религии людское сообщество находит смысл в смерти одного из его членов, позволяющий смириться с ней всем остальным. Поддержать друга или родственника — значит убедить их склониться перед тем, что сильнее. Нестерпимое горе со временем должно превратиться в горе обыденное, являющееся неизбежным явлением природы. «То, что может случиться с одним человеком, может случиться со всеми» (Публий Сир). Каждый отдельный случай тонет в общем море человеческого бытия. Тот, кто утешает, должен поставить себя на место своего друга или родственника и убедить его принять неизбежное. В свою очередь и он ждал бы от других не меньшего, если бы беда случилась с ним самим. Жестокое, но непреложное правило. Во многих странах продолжительность траура ограничена официальным порядком. Речь идет о том, чтобы прервать бесплодное горе лечением при помощи коллектива. Сердце должно успокоиться жизнью в обществе, которая мало-помалу заглушит личные страдания. Это несокрушимый эгоизм живых, отстоявших свои права у мертвых. Чтобы облегчить боль, часто достаточно просто выслушать человека, дать ему излить душу. Высшая форма деликатности в науке утешения — это быть рядом и окружать человека теплом и заботой до тех пор, пока ему будет необходима ваша поддержка, пока не заживут раны и не срастутся его сломанные крылья.

Мужчина 46 лет в сопровождении красивой девушки останавливает машину у табачной лавки, еще открытой в два часа ночи. Когда он выходит из машины, он слышит яростные вопли, и на него набрасывается целая свора молодых людей. В чем он виноват? Ему за сорок, и одно это уже оскорбление человечества. «Твоя вина — возраст» — таков лозунг этих ночных поборников справедливости. Мишенью для их агрессии служат в основном пожилые мужчины в сопровождении женщин до тридцати: вид этих негармоничных пар выводит юнцов из себя. Мужчина машет рукой спутнице, чтобы она заводила машину и уезжала, сам же бросается прочь, спасаясь от погони семи или восьми крепких здоровых ребят. Их предводитель, некий Регора, хочет свести с ним личные счеты. Мужчина за сорок находится в хорошей физической форме, и часть ночи ему удается заставить юнцов побегать за собой. Если он дотянет до рассвета — он спасен, полиция его защитит. Но в последний момент Регора настигает его и сталкивает вниз с высокой стены. Охота закончена. Но она утомила преследователя. И когда встает солнце, он видит, что сам стал стариком: его волосы за одну ночь побелели, а зубы выпали. И тогда его собственная шайка видит в нем врага и бросается, чтобы убить его [1].

Чудесная притча, рассказанная Дино Буццати. Придет день, когда подрастающие поколения будут смотреть на нас так же, как мы сами когда- то смотрели на пожилых: пренебрежительно-сочувственно. Это страшный жизненный урок, это бумеранг, который всегда возвращается: вот и мы стали такими же, как те, кого мы раньше презирали.

Чтобы понимать мир и воздействовать на него, нужно неустанно связывать разные поколения: опутывать их узами дружбы, переплетать общими интересами и беседами так, чтобы между ними было как можно больше общего. У каждого поколения свой дух и своя ментальность, отмеченные конкретными историческими событиями: это практически отдельное полноценное общество, и шоры с его глаз могут упасть только при тесном общении с предыдущим и следующим поколениями. После пятидесяти каждый из нас — будь то мужчина или женщина, богач или бедняк — чувствует, как потихоньку, с неодинаковой скоростью, соскальзывает обратно во вчерашний мир. И как бы мы ни старались, мы боимся, что теряем почву под ногами. И если расти — значит все крепче стоять на ногах, утверждать себя в этом мире, то стареть — значит шататься, терять былую уверенность. Тот факт, что я прожил жизнь, делает меня не обладателем, но обездоленным: я лишен всех тех лет, что утекли безвозвратно, что добавлялись, так сказать, отрицательным образом к моему возрасту, вычитаясь из моего существования. Я не могу похвастаться накопленными годами, словно сокровищем, — наоборот, они записываются мне в расход. Время крадет у меня уверенность в моих убеждениях, подрывает мою решительность.

Если детство по природе своей неблагодарно — ведь все силы тратятся на становление, — то благодарность приходит к нам позже, когда мы чувствуем, что способны на жертву, на отказ от собственных интересов. Человеческая жизнь — дар и вместе с тем долг: это странный подарок, сделанный нам Провидением, и обязательство, которое мы берем на себя перед ближними. Наступает момент, когда нужно отдать долг семье, друзьям, родственникам, родине, вернуть те блага, которые мы от них получили. Мы не возмещаем эти пожизненные долги — мы их признаем, проявляя свое к ним уважение тем, что заботимся о нашем потомстве.

День, когда этот долг исчезнет, станет днем, когда исчезнем мы сами, когда нам нечего будет предложить или отдать другим, кроме себя, и с нашей смертью мы сами станем добычей живых.

Люди жили до нас и будут жить после нас, мы — пассажиры на корабле жизни, и нам его не подарили, а лишь дали возможность пройти наш путь. Мы пользуемся им, но это не наша собственность. Стареть — не значит снимать с себя обязательства в отличие от того, как принято думать, — а наоборот, брать новые. Чтобы продлить свою жизнь, нужно для начала возложить на себя множество новых обязанностей: свободен не тот, кто удалился от всех дел, но тот, кто отвечает за многое. Свобода не облегчает наш груз, но делает его тяжелее. Старики имеют право на уважение и на отдых, говорил Шарль Пеги в 1912 году. Может, в его время это так и было. Но в наши-то дни! Жизнь — это не болезнь, от которой нужно оправиться. В любом возрасте наше спасение — в работе, в занятости, в учебе.

Каждая судьба — мостик, перекинутый от одной пропасти к другой. Мы никому не нужны, мы рассеемся во вселенной безымянным прахом, но это не причина для скорби. Наоборот. Жизнь, как мы говорили, всегда представляет собой надежду. Надежду на что? Этого нам не уточнили. Ни одна фея не склонилась над нашей колыбелью. Единственная сбывшаяся надежда, напоминание о которой невозможно стереть, — это то, что мы жили. И уже одно это должно вызывать у нас чувство бесконечной благодарности.