Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ЧИСТЫЙ ЯЗЫК?

Такова задуманная Кассирером программа «Философии символических форм». На пути к ней он подвергает рассмотрению отдельные открытия вышеупомянутых наук с позиций собственной философии символов. Тем не менее, Кассиреру приходится принимать их результаты всерьез. Он делает это даже тогда, когда они решительно грозят поставить под вопрос его собственный подход в целом.

Так, по Кассиреру, человеческий язык — а именно он станет предметом первого тома его проекта — представляет собой особую символическую форму. Поскольку же имеется огромное множество разных человеческих языков, ему приходится исходить из допущения, что грамматикам и артикуляционным принципам всех человеческих языков присуща одна и та же — если смотреть с абстрактного уровня — глубинная структура с одними и теми же принципами образования. Кассирер называет эту гипотетическую форму, лежащую в основе всех языков, «чистой формой языка». (Кстати, это допущение, в форме теории «порождающей грамматики» Ноама Хомского, начиная с 1960 года будет несколько десятилетий доминировать в лингвистике.) Но самое позднее осенью 1919 года, когда Кассирер всё глубже погружается в лингвистические штудии — список прочитанного охватывает свыше двухсот специальных работ, — у него возникают сомнения по поводу этого главного допущения. Возможно, поневоле признает он, такой объединяющей главной структуры в основе всех языков, такой «чистой языковой формы» вообще не существует, а есть лишь несколько различных, совершенно несовместимых друг с другом глубинных структур. (В наши дни, в лингвистике после Хомского, это допущение находит всё больше и больше приверженцев.) То есть, возможно, что единой чистой языковой формы не существует, а значит, нет и символической формы чистого языка. Но что тогда? В предисловии к первому тому «Философии символических форм» он открыто говорит об этом раннем кризисе:

Следовало попытаться дать как можно более широкий обзор не только явлений одного круга языков, но структуры различных и в своих мыслительных основаниях очень далеко отстоящих друг от друга языковых групп. Правда, поле лингвистической литературы … расширилось настолько, что цель, первоначально поставленная перед данным исследованием, отодвигалась всё дальше и дальше (86).

Чем глубже Кассирер вникает в результаты лингвистических исследований, тем более зыбкой становится почва у него под ногами. Тем не менее — или как раз поэтому — он продолжает идти вперед, надеясь, что грядущие лингвистические разыскания дадут возможность яснее увидеть объединяющую структуру в основе всех языков.

Ведь философ, которому в 1919 году нечего сказать о роли языка для человеческого познания и формы жизни — Кассиреру это совершенно ясно, — не может сказать вообще ничего. Если на данном (и на любом другом) этапе развития своей мысли Витгенштейн, Хайдеггер, Беньямин и Кассирер были в чем-либо безусловно согласны, это в том, что форма жизни человека есть форма его речи. Язык в этом смысле есть не одна из множества символических форм, но важнейшая из всех и первоначальная.

Он составляет подлинную основу нашего само- и миропонимания.

И не в последнюю очередь являет собой форму, в которой происходит и находит себя само философствование как неизбежно «дискурсивная деятельность». В 1919 году Кассирер писал:

Он [язык] стоит в средоточии духовного бытия, где сходятся лучи различного происхождения и откуда расходятся направляющие линии в самые разные области. Мифический и логический момент, направление эстетической интуиции и направление дискурсивного мышления — всё это заключено в нем, причем он ни в одном из них не растворяется (87). Итак, систематически важнейший вопрос для всех четырех философов гласит: лежал ли в основе всего многообразия естественных языков один- единственный объединяющий и единый язык? И если да, то какова его форма? А в конечном счете — на чем тогда мог быть основан его смысл? Что с нами делает какой-либо язык? Мы ли придаем нашим словам значение и смысл — или, скорее, сама мирообразующая сила слов и знаков вызывает нас к жизни, к мышлению, к спрашиванию? Кто кого образует?

В какой форме? И главное: с какими целями?

ХАЙДЕГГЕР ГОТОВ К СХВАТКЕ, КАССИРЕР ВНЕ СЕБЯ, БЕНЬЯМИН ТАНЦУЕТ С ГЁТЕ, А ВИТГЕНШТЕЙН ИЩЕТ ЧЕЛОВЕКА

МИР ХИЖИНАМ

Осенью 1922 года признаки перенапряжения множатся и в доме Хайдеггера. Даже для семейства, тесно связанного с брайсгауским [18]крестьянством, продовольственные трудности приобретают угрожающий характер. Как и у подавляющего большинства немцев, их будни становятся борьбой за выживание. В тисках галопирующей инфляции решающий фактор — время. Прежде всего, ввиду близящейся зимы необходимо позаботиться о дровах и основных продуктах питания. «Мама спрашивает, прислать ли картошку еще до 1 октября; я ответил „да“ и одновременно выслал деньги. Но что делать, когда доставят картошку?» (88) — пишет Хайдеггер 27 сентября 1922 года Эльфриде, которая с обоими сыновьями находится в только что отстроенной семейной хижине в Тодтнауберге, тогда как Хайдеггер усиленно работает во Фрайбурге над новой рукописью.

Что делать с картошкой — хранить? Если да, то где? Съесть самим? Поделиться с Гуссерлями? Или же перепродать? Конкретные вопросы выживания, и отвечать на них всю жизнь будет Эльфрида. Не в последнюю очередь ради того, чтобы избавить мужа от повседневной суеты, она после зимнего похода в феврале 1922 года задумала приобрести на уединенных склонах Южного Шварцвальда земельный участок и построить там деревянную хижину. Для финансирования этого замысла Эльфрида весной обналичила часть своего наследства (добрых 60 000 марок). Она набрасывает проект хижины, организует и контролирует строительство. Ведь и здесь время поджимает. Чтобы добыть бесценную валюту, Хайдеггеры с 1 августа 1922 года на несколько недель сдают свою фрайбургскую квартиру американской семейной паре. К тому времени хижина должна быть готова. Это более-менее удается.

Девятого августа состоящее уже из четырех человек семейство, ведя старшего сына за руку, а младшего посадив отцу на спину, впервые поднимается в свой приют, расположенный на высоте 1200 метров.

В истории философии это место, где Хайдеггер до конца своих дней проводит почти каждую свободную минуту, стало поистине легендарным. Там, в суровом уединении Высокого Шварцвальда, он как человек и философ отдыхает душой, а значит — размышляет. И это самое главное.

По крайней мере, если видишь и понимаешь мир так, как он.

НЕПРИВЫЧНЫЕ ЗАДАЧИ

Уже первые августовские недели в горах дают сенсационные результаты.