Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Всякий раз, когда я вспоминаю эту раннюю осень и проселочную дорогу, погруженную в первые, еще едва различимые сумерки, я еще и еще раз спрашиваю себя: что же, на самом деле, я вижу сегодня, созерцая это минувшее, случившееся со мной много лет назад, – эти неясные образы и туманные очертания, почти стершиеся звуки твоего голоса, сохранившиеся в том пространстве, которое мы называем памятью? Не есть ли только ничто, манящая и дразнящая иллюзия, подобная вдруг вспыхнувшему на водной глади отражению лунного света? Да, ведь, пожалуй, у отражения больше оснований считаться существующим, чем у этого минувшего, которое зачем-то хранит моя память. И все же: разве не дает оно услышать и увидеть себя всякий раз, когда я обращаюсь к нему, или же тогда, когда, не спрашивая моего согласия, оно само вторгается в мои сновидения? Отчего же я с таким упорством продолжаю называть его бывшим? Не все ли оно здесь, рядом, лишь скованное какой-то колдовской силой, не позволяющей ему быть? Словно обреченное существовать за пыльным и мутным стеклом, которое искажает его образы и лишает его голоса, мое минувшее подчинилось чьей-то чужой воле, разделившей нас: меня и мое прошлое, обращая и его, и меня в ничто. Не зовет ли оно меня, чтобы я уберег его от забвения, это минувшее? И не ждет ли оно меня, чтобы преодолеть разделяющую нас преграду? Не тоскует ли оно обо мне, как тоскую о нем я сам?

Идущий много лет назад по этой осенней, погруженной в ранние сумерки дороге, слыша твой голос и шелест опавшей листвы под ногами, не жду ли я по-прежнему спасения и избавления, грядущие из будущего, не различаю ли сквозь мутную пелену времен свое собственное, обращенное ко мне лицо?

Размышляя о Царстве Вечности, некоторые древние учителя учили, что за гранью времени памяти больше не будет. Это не следует понимать, как учение о забвении, но, скорее, как учение о возвращении, – нас ли минувшему или минувшего нам, – не все ли равно?

Не созданы ли мы друг для друга, – я и это прошлое, которое я называю своим? Возможно ли представить одного без другого? А раз так, то не есть ли моя сегодняшняя разлука с ним всего лишь недоразумение или нелепая случайность, а наша встреча, – только дело времени? И что помешает мне спросить: не возвращаюсь ли я к своему прошлому, как к еще не бывшему? Не впереди ли оно – манящее и ждущее меня одного? Сегодня оно только снится мне, но быть может, уже завтра оно постучит ко мне в дверь, потому что наступило, наконец, его время. Не это ли время, позабыв всякий стыд, назову я тогда Вечностью?

Жена Лота оглянулась и стала соляным столпом. Смысл рассказанного сомнений не вызывает: оглядка отдает тебя во власть прошлого, которое и манит, и сковывает тебя по рукам и ногам, превращая в пленника, не способного уже сделать ни одного шага. Прошлое, – несуществующее, пригрезившееся, – делает таким же несуществующим и меня, живущего.

Не следует ли поэтому тебе оглядываться не так, как это сделала лотова жена, а как-то иначе: как власть имущему? Не попробовать ли тебе властвовать над прошлым, а не бояться его колдовских чар? Не поучиться ли превращать его вчера в твое завтра? Да, разве и само оно ни просит тебя вернуть его самому себе, – этот призрак, уставший бродить по безводной пустыне небытия, жаждущий, наконец, обрести реальность?

Сократ : Скажи-ка, чужестранец, верно ли то, о чем рассказал мне Калликл – ты действительно покидаешь нас с первым же отплывающим кораблем?

Чужестранец : Это так, Сократ.

Сократ : По правде сказать, рассказ Калликла поверг меня в изумление. Я даже не решаюсь повторить то, что я услышал от него относительно причин твоего поспешного отъезда. Но я не могу и промолчать, чужестранец…

Чужестранец : Говори смелее, Сократ.

Сократ : Говори!.. Легко сказать!.. Скажи-ка, правда ли, как сказал Калликл, тебя преследует некая благородная особа, чье имя, без сомнения, повергнет в трепет любого смертного?

Чужестранец : Истинная правда, Сократ. Да ведь Калликл, наверное, назвал тебе ее имя?

Сократ : Назвал, любезный. Но не назовешь ли ты мне его сам? По правде сказать, мои собственные уста сковал страх.

Чужестранец : Я бегу от Истины, Сократ. Вот это имя, которое, как я полагаю, тебе хорошо знакомо.

Сократ : Надеюсь, это так, чужестранец… Но послушай-ка, Калликл, какому странному стечению обстоятельств обязаны мы знакомству с нашим гостем!

Калликл (шепотом): Я же говорил тебе, Сократ, что он не совсем в себе.

Сократ : Погоди-ка, Калликл… Чем же, скажи, не угодил ты Истине, чужеземец, что она преследует тебя, словно сборщик налогов? Был ли ты с ней непочтителен или существуют какие-нибудь другие причины, – прости, но хотя душа моя и замирает всякий раз, когда я слышу это имя, однако же, не стану скрывать, что я просто сгораю от любопытства не хуже последней базарной торговки.

Чужестранец : Дело в том, Сократ, что она влюбилась в меня… Да не делай ты, ради Аполлона, такое лицо, Сократ. Клянусь своим спасением – это правда. Лишив меня покоя, она преследует меня всеми правдами и неправдами, полагая, что я должен безропотно уступить ее постыдным домогательствам, словно последний раб.

Сократ : Я не ослышался, чужестранец? Не хочешь ли ты сказать, что Истина, благородство которой не уступает ее беспристрастности, вдруг отличила тебя среди многих и многих, сделав предметом своего внимания?

Чужестранец : Ты выразился чересчур мягко, Сократ. Вернее было бы сказать – своего вожделения.

Сократ : Бессмертные боги! Как можно в это поверить, чужестранец?.. Скажи, разве не любит нас Истина всех одинаково сильно, так что свет ее любви, подобно свету солнца, сияет равно над всеми людьми, не отличая одного от другого?

Чужестранец : Ты, наверное, хотел сказать: свет ее равнодушия, Сократ.

Калликл : Тише, тише, чужеземец. Как бы всевидящие боги не покарали нас вместе с тобой за твой чрезмерно вольный язык!

Чужестранец : Я ведь только повторил всем известное, Калликл. Истина вполне равнодушна и к нашим бедам, и к нашим успехам. Богам это так же хорошо известно, как и каждому из нас. К несчастью, время от времени, с ней случаются припадки некоторой, как бы сказать, влюбленности и горе тому, на кого пал ее выбор. Уж не знаю, чем это можно объяснить. Может это что-то такое вроде течки, как у животных, когда им приходит время обзавестись потомством, как ты думаешь, Сократ?

Сократ : Ужасные вещи приходится мне слышать сегодня от тебя, чужестранец!.. Но, может быть, ты говоришь в некотором роде метафорически? Ведь иносказание часто помогает нам лучше понять суть дела, чем прямая речь. Вот я и думаю, не хочешь ли ты сказать, что Истина любит тебя, подобно тому, как она любит человека, которому она спешит доверить свои тайны, до сих пор скрытые от людей? Не делает ли она тебя тогда некоторым образом в некотором роде посредником между собой и всем прочим миром? Именно такого человека, которого ведь по праву можно назвать любимцем Истины, наделяет она особым и чудесным зрением, позволяя ему различать новое и доселе неизвестное… Ну, как, чужестранец, попал я в точку?