Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

В то же время Альтюссер яростно выступает против врагов теоретической практики. Тоталитарно выдаваемые характеристики демонстрируют интересную особенность новояза, которую в числе прочих отметили Петр Фиделиус и Франсуаза Том: «единство зла», включающее всех противников [Fidelius, 1984; Thom, 1987] [81] Блестящее сочинение Фиделиуса (Петр Фиделиус – псевдоним чешского филолога Карела Палека. – Примеч. пер. ) о коммунистическом языке, опубликованное эмигрантским издательством под названием Jazyk a Moc в 1984 г. в Германии, сейчас доступно в виде электронной книги: [Fidelius, 2010]. . Для Альтюссера враги теоретической практики – это «эмпирики», которых отличает вера в абстракцию [Althusser, 1970, p. 35]. Такое обвинение навлекают на себя рационалист Декарт, сторонник абсолютного идеализма Гегель и Кант, великий критик эмпиризма. Все они похоронены в братской могиле как представители «эмпиризма: трансцендентного (как у Декарта), трансцендентального (как у Канта и Гуссерля) или “объективно”-идеалистического (как у Гегеля)» [Althusser, 1970, p. 184]. Тот, кто знаком с реальной историей философии, может быть так поражен этой пародией, что проглядит саму цель новояза, а именно не описывать мир как он есть, а твердить заклинания. Альтюссер заставляет нас отстраниться ото всех точек зрения, кроме «теоретической практики», чей критерий истинности заключается в ней самой.

Как объяснить влияние Альтюссера? При ответе на этот вопрос недостаточно останавливаться на тех богословских очертаниях, которые он придает марксистскому материализму, или том райском вознаграждении, которое он сулит городскому интеллектуалу. Необходимо признать действие факторов, которые начали играть все более значительную роль по мере усиления революционных настроений 1960–1970-х годов. Во-первых, в согласии с духом диалектического материализма мы должны исследовать материальные условия жизни учеников Альтюссера. По большей части это были молодые, радикально настроенные лекторы из университетов и политехнических институтов. Они еще не успели достичь серьезных академических успехов и находились в поиске своей собственной непостижимой схоластики, которая позволила бы им скрыть недостатки своих теорий и в то же время продемонстрировать свои политические пристрастия. Альтюссер создал для них нечто вроде редута псевдонауки, из-за которого можно было палить разрушительными «доказательствами» бесполезности традиционного образования. Он стал первым в целом ряду ученых-алхимиков, которые помогли новому поколению университетских преподавателей поставить власть над истиной в своей системе ценностей. Благодаря его трудам и подобным работам ортодоксальные политические взгляды могли быть замаскированы под «прорывные исследования» и стать единственным критерием для продвижения по карьерной лестнице в гуманитарных науках.

Во-вторых, и это еще более важно, мы должны улавливать «экзистенциальную позицию», скрытую в стиле. Человеческий мир в корне противостоит Альтюссеру. Каждый институт играет свою роль в «объективном» заговоре, который угнетает его. Церковь, семья, школа, профсоюз, культура, пресса, судебная система – все относится к «идеологическим аппаратам государства», целью которых является «воспроизводство» репрессивной силы [Althusser, 1971, p. 145; Альтюссер, 2011, с. 25]. Повсюду вокруг себя мы видим следы «господствующей идеологии», «государственного насилия» и «классового угнетения». Индивиды контролируются и подчиняются либо «непосредственно», как при фашизме, либо косвенно, как при парламентской демократии (или, вернее, «демократии»). Альтюссер обречен на одиночество и гонения в этом мире, где «информационный аппарат пичкает своих “граждан” через прессу, телевидение и радио ежедневными дозами национализма, шовинизма, либерализма, морализма и так далее» [Ibid., p. 154; Там же, с. 35].

Не содержание этих высказываний побуждает соглашаться с ними, ибо они есть не что иное, как лозунги, а тон, которым они произносятся и который в действительности является единственным моментом в сочинениях Альтюссера, прозрачным от начала и до конца. Этот тон – тон самообороняющегося параноика, тон заложника собственного дискурса, неспособного говорить с теми, кто не признает его диктаторского способа самовыражения. В пределах лингвистических укреплений Альтюссера оппонент существует только как смутно определяемый враг, чьи очертания можно понять по границам, от которых мысль Альтюссера отскакивает и опять углубляется в себя, непобежденная, ибо избежала боя.

Между тем во внутренней темноте свои законы диктует отчаянная преданность, а именно лояльность Марксу, Энгельсу, Ленину, Мао, мифологизированному рабочему движению, и прежде всего Французской коммунистической партии. Эти виды лояльности определяют реальное содержание параноидальных представлений, воздействие которых не интеллектуальное, а эмоциональное. Призыв к теоретической практике – это побуждение к преданности, призыв к оружию в оборонительном кольце неясности, закрытом для всех, кто ему угрожает. Альтюссеровский стиль создает интеллектуальный эквивалент тоталитарного государства, где правит бал единая ортодоксальная теория, упакованная в завораживающие лозунги, и нет ни оппозиции, ни разнообразия. Всех в этом государстве объединяет общая лояльность, а «враждебные элементы» были должным образом ликвидированы. Альтюссер выражает в своей метадогме зарождающийся тоталитаризм революционного сознания. Тем самым он показывает новым радикалам, что преданность левому делу освобождает их от необходимости понять противников или завоевать их расположение. Оппоненты уже списаны на «свалку истории», осталось только их туда доставить.

Говорят, что убийство Альтюссером своей жены в 1978 г. было реакцией на ее «ревизионизм». Сколько бы ни было правды в этом слухе, в нем прослеживается своя ужасная логика. Трагический исход паломничества Альтюссера в самое сердце тьмы представляется его личным воссозданием драматических событий, пережитых народами России, Китая, Северной Кореи, Вьетнама, Камбоджи и Восточной Европы. Трагедия наступает неизбежно, когда параноидальное подозрение занимает место естественного закона компромисса. Параноидальный менталитет, стремящийся во что бы то ни стало сохранить иллюзию своей абсолютной непогрешимости, перерастает в фанатизм и преследует, как преступников, всех тех, кто не приемлет его господства. Этот интеллект изобретает язык без значения, поскольку последнее представляет собой угрозу, а синтаксис этого языка обусловлен поиском власти. Параноидальный менталитет наполняет этот язык тотальным подозрением тирана, неустанно работая над ликвидацией отравляющих смыслов, просачивающихся в него из мира «Другого».