Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Мы показали следствия присутствия в означаемом не только элементов горизонтальной означающей цепочки, но и вертикальных связей, распределив эти следствия в соответствии с их фундаментальной структурой по двум категориям: метонимии и метафоры. Мы можем дать этим категориям символическое обозначение. Формула

f(S … S′) S ≅ S(–)s

выражает метонимическую структуру, указывая, что именно связь означающего с означающим делает возможным опущение, с помощью которого означающее вводит недостаток бытия в объектное отношение, пользуясь присущим значению свойством обратной референции, чтобы вложить в него желание, направленное на тот самый недостаток, которому это значение служит основанием [90] Там же. С. 72. – Примеч. пер. .

Возможно, читателя озадачат такие отрывки. Действительно ли «ƒ» является знаком функции, а черта – знаком деления? Правда ли «≅» обозначает приблизительное равенство, а « S … S′ » – числовую последовательность? Скоро мы обнаружим, что ответ «да». Значение действительно сводится к уравнению, в решении которого означаемое оказывается равным квадратному корню из минус единицы:

где S = (–1) дает .

После нескольких страниц этого [91] См.: [Lacan, 1966, p. 317]. , убежденный в том, что эрегированный член (основной объект значения) при буржуазных условиях не крепче, чем квадратный корень из –1 (а, может быть, из эго со знаком минус, если эго меньше единицы, что, по всей видимости, правда), читатель готов признать, что расстояние между объектом a и эк-зистенцией e не больше, чем между Фрейдом ( Freud ) и аферой ( fraud ). Следовательно, «нет больше нужды обращаться к устаревшему понятию первичного мазохизма, чтобы понять смысл тех игр с мотивами повторения, где субъективность приступает к преодолению своей заброшенности и рождению символа» [92] Лакан Ж. 1995. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис. С. 88. – Примеч. пер. . В точку.

Последователи Лакана от Бадью до Жижека были в восторге от открытия, которое он оставил нам в наследство, и легко понять, почему. Деррида в своей теории деконструкции поставил под сомнение саму возможность значения чего-либо. Лакан показал, что в значении и нет никакой необходимости. Можно не беспокоиться о смысле от страницы к странице. Используйте несколько матем и создайте видимость непоколебимой уверенности в том, что единственным обладателем откровения являетесь вы сами. И не сомневайтесь: вы сделали все, что нужно, чтобы внести свой вклад в формирование «революционного сознания».

Однако шасси, установленное Лаканом, пустовато смотрелось в оригинальной версии. «Большому» и «маленькому» другим, A и a , требовалось проделать непомерную работу, танцуя вокруг очумевшего квадратного корня из минус единицы, чтобы увидеть себя в зеркале. Жижеку, о котором пойдет речь в гл. 8, досталась задача систематизировать лакановские догадки ( aperçus ) в исчерпывающем описании постмодернистского состояния. В то же время следующее поколение, включая людей вроде Феликса Гваттари, которые выдержали семинары Лакана, и тех, кто, как Жиль Делёз, имели более серьезный, академический бэкграунд, стали прикручивать к шасси все детали, необходимые для нового учебного плана. Цель этой программы состояла в том, чтобы поддерживать лакановскую доктрину о том, что субъекта не существует. «Я» – это абстракция, борющаяся за свою «эк-зистенцию» в актах «субъективации», но всегда отменяемая объектом a и возвращающаяся к излюбленному Лаканом состоянию: не эк-зистенции, а ин-систенции.

Жиля Делёза (1925–1995) восхваляли многие выдающиеся авторы. Фуко дошел до того, что назвал послевоенную эпоху «веком Делёза» ( le siècle Deleuzien ). Эдриан Мур, один из умнейших и самых эрудированных аналитических философов, выделяет его в качестве крупного метафизика, по всей видимости сопоставимого с Фреге, Витгенштейном и Куайном [Moore, 2012]. Поэтому мне несколько неловко говорить здесь то, что совесть все-таки вынуждает меня сказать, а именно что он был точно таким же мошенником, как и Лакан. Пусть, однако, читатель сам судит. Делёз представляет интерес в настоящем контексте прежде всего тем, как его использовали, чтобы машина абсурда могла двигаться от предмета к предмету, от темы к теме в гуманитарных науках, сводя весь ландшафт к интеллектуальному эквиваленту последствий битвы на Сомме [93] См. серию, опубликованную Bloomsbury, «Deleuze and…» («Deleuze and Futurism», «Deleuze and Art», «Deleuze and the Diagram» и т. д.). . Чтобы потом, возникнув на месте опустошения, революционный дух собрал выживших под лозунгом новой солидарности в борьбе с врагом.

В первую очередь Делёз не был политическим, а тем более политизированным мыслителем. И машина абсурда, сборке которой он содействовал, была использована в политических целях другими, менее добросовестными силами. Благодаря серии книг, посвященных классикам западной философии, Делёз приобрел репутацию академического философа. Он исследовал применимость к нашему современному состоянию идей Спинозы, Канта и Ницше. Но главный трактат Делёза «Различие и повторение», опубликованный в 1968 г., раскрывает истинную природу его мышления, состоящего в пережевывании слов из названия.

Название работы косвенно отсылает к Хайдеггеру, чье «Бытие и время» было откровением для философов поколения Сартра. Ведь оно, казалось, возрождало древний вопрос о бытии – вопрос о сущем как таковом, как сформулировал его Аристотель, – и применяло его непосредственно к жизни в современном мире: к проблемам бытия здесь и сейчас. Работа Хайдеггера, по крайней мере в этом отношении, вдохновляла Сартра при написании великого «Бытия и ничто» и – позднее – Алена Бадью при создании «Бытия и события». Делёз хотел заменить идею бытия и связанные с ней понятия сущности и тождества концепцией различия. И он перенял у Ницше представление о том, что время должно быть каким-то образом преодолено «вечным возвращением» всего, что происходит. Другими словами, повторением, встроенным глубоко в порядок вещей. Следовательно, «Бытие и время» становится «Различием и повторением». По крайней мере так я это понимаю.

Делёз утверждает, что западная мысль до сих пор руководствовалась понятием тождества, и оно должно теперь уступить место различию. Что именно это значит? Различие и тождество (неважно, количественные или качественные) взаимно определяют друг друга, и тот, кто развивает один концепт, неминуемо раскрывает и другой. Однако со времен Аристотеля тождество (равенство предмета, явления с самим собой) рассматривалось как логически первичное по отношению ко всем предикатам, включая предикат различия. Поэтому предпосылкой для тождества выступает индивидуация, акт выделения чего-то как объекта референции. Размышления над этим привели Канта к выводу, что основными объектами индивидуации являются пространственно-временные субстанции. И хотя в последнее время интерес к доводам Канта возобновился в работах Стросона, Куайна, Уиггинса и Крипке, Делёз (который часто намекает на то, что прочитал всё) не упоминает эти интересные исследования с ясной аргументацией. В свете этой традиции можно задать вопрос: как различие может лишить тождество его фундаментального положения в установлении структуры референции? Что, если бы различие стало важнее тождества и отличаться от других предметов, а не быть тождественным определенной вещи считалось бы первичным способом бытия?