Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Нет фундаментальной разницы между битвой при Аустерлице, кампанией 1805 года и наполеоновскими войнами. Могут сказать, что битву при Аустерлице можно охватить одним взглядом или взглядом одного человека, чего нельзя сделать с кампанией 1805 года или с наполеоновскими войнами. Но в таком случае битва на Марне скорее принадлежала бы к той же категории, что и кампания 1805 года, чем к категории битвы при Аустерлице. На самом деле, любое событие имеет отношение к продолжительности и протяженности, точно так же как и совокупность (единое целое). Для того чтобы высвободить основное противодействие, надо, чтобы событие было мгновенным или индивидуальным. Однако оно не является таковым.

Такая однородность исторических реконструкций не исключает различий, которые кажутся отчетливыми, когда их рассматривают в крайних сроках. По мере того как совокупности расширяются, их границы менее заметны и внутреннее единство менее отчетливо. Пространственно-временное единство битвы при Аустерлице, общность интересов между действиями, объединенными под этим названием, были очевидными для современников, такими же они остаются для историка. На высшем уровне единство не было уловлено теми, кто пережил его; связь между элементами является косвенной, неоднозначной. При расширении разрыва между человеческим опытом и восстановлением в представлении историка увеличивается риск произвольного толкования.

Поведение людей внутри армейской среды упорядочено системой организации и дисциплиной, а в случае необходимости – замыслом главнокомандующего. Поведение людей на поле боя связано со столкновениями замыслов: намерениями командующих, определяющих глобальные передвижения, замыслами бойцов, каждый из которых хочет смерти не собственной, а другого. Поведение первого типа исходит из регламентации или законности, которые, в свою очередь, определяются верой или прагматической необходимостью. Поведение второго типа не охватывает только столкновение сабель или обмен снарядами. Они относятся, как конфликты или игры, к типу встречных поведений, но и они тоже, по мнению некоторых, «упорядочены». Битвы редко уклоняются от заключения договора, организация всегда оставляет место для соперничества. Конституция закрепляет методы, по которым выбираются правители и законодатели. Она вызывает соперничество индивидуумов и групп для распределения мест или должностей, она старается предупредить насилие, внедряя правила.

Основное различие меньше разделяет категории поведения, чем идеальные и реальные совокупности. Идеальная – совокупность конституции и доктрины, реальная – совокупность, созданная людьми, которые правят в соответствии с этой конституцией или которые живут по этой доктрине. Историк или социолог имеют в виду иногда специфический смысл текста в идеальной системе конституции или доктрины, а иногда смысл, преломленный через сознание. Юрист или философ склоняются к пониманию произведений в их специфическом значении, историк – к пониманию в их физическом или социальном возникновении.

Эти две интерпретации не являются ни противоречивыми, ни исключающими одна другую. Связь между моментами философского умозаключения или юридической аргументацией является по определению разнородной к отношениям, которые установил историк или социолог. Она (связь) раскрывает свое значение только тому, кто согласен проникнуть в метафизическое пространство, или юристу.

Особый смысл пережит людьми в определенную эпоху, в коллективных сообществах, которые присоединялись к определенным верованиям. Ни один философ не обладал чистым разумом, ни один не отделен от своего времени и своей родины. Критические размышления не могут заранее ограничить права исторической или социологической интерпретации, если не вспоминать непримиримую неоднородность между особым смыслом и пережитым смыслом. По существу, изучением возникновений смыслов невозможно понять чисто философское значение или чисто художественное качество произведения. Состояние общества объясняет множественность свойств произведений, но никогда тайну шедевра.

Множественность значения, которое является результатом неопределенности совокупностей и различием между особым и пережитым смыслами, ведет к обновлению исторической интерпретации, она сначала предлагает защиту против худшей формы релятивизма, той, которая сочетается с догматизмом. Это начинается с непризнания особого смысла, со старания свести философские произведения к значению, которое они принимают в сознании не-философа. Пережитый смысл воспринимается по отношению к факту, названному доминантным, такому, как классовая борьба, и заканчивается, сведя человеческий мир к единому смыслу, объявленному историком. Множественность совокупностей, и идеальных и реальных, устраняет фанатизм, не признающий разнообразия ролей, которые играет индивидуум в сложном обществе, перекрещивания систем, в которые вписываются виды деятельности. Историческая реконструкция сохраняет незавершенный характер потому, что она никогда не выделяет всех отношений, не исчерпывает всех значений.

Это обновление интерпретации приводит к одному типу относительности: любознательность интерпретатора влияет на определение совокупностей и на особые смыслы. Характер этой относительности не является одним и тем же, смотря по тому, идет ли речь о событиях или о произведениях. События по отношению к действующим лицам всегда остаются теми же, какими они были, даже если развитие социологических знаний, обогащение категорий или расширение опыта допускают оригинальное понимание. Относительность особых смыслов зависит от природы отношений между произведениями, другими словами, историчности, свойственной каждому духовному пространству. Именно за пределами этой множественности, но без ее устранения случайно раскрывается единство смысла.

«Философия истории полагает, что человеческая история не есть простая сумма сопоставляемых фактов – решений и индивидуальных приключений, идей, интересов, институций, но что она в каждое мгновение и в ее последовательности есть целостность в продвижении к привилегированному состоянию, которое придает смысл всей совокупности» [61] Merlo-Ponty, op. cit. p. 165–166. . История, конечно, не «простая сумма сопоставляемых фактов»; она – «целостность в каждое мгновение»? Элементы общества взаимосвязаны один с другим, они взаимно влияют друг на друга, они не представляют собой целостности.

Разделение между экономическими, политическими и религиозными фактами вводится понятиями ученого или необходимостью разделения труда. Первая информация, которая поражает непредвзятого наблюдателя, – это взаимозависимость. Историк не начинает ни со смежного расположения, ни с совокупности, но с нагромождения совокупностей и отношений: орудия производства, организация труда. Юридические формы собственности и обмена, институции, которые вытекают из экономической истории, затрагивают, с одной стороны, науку, которая медленно освобождается от философии и религии, а с другой стороны, государство, гаранта законов. Человек, который покупает и продает, возделывает землю, работает с машинами, остается, по существу, тем, кто верит, думает и молится. Взаимозависимость областей (сфер), которая вызывает сотрудничество дисциплин, позволяет предугадать на горизонте научной работы вид целостности. Сомнительно, что даже для простых обществ удастся выявить единый принцип, к которому можно было бы отнести всякий образ жизни и мышления. (Остается сомнение даже тогда, когда речь идет о человеческой жизни.) Сложные общества кажутся одновременно и однородными, и множественными: ни одна их часть не является изолированной, ни одна совокупность не представляет собой единой целостности однозначно определенного значения.