Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Кто претендует на вынесение окончательного вердикта, тот шарлатан. Или история – это высший суд, и она вынесет приговор без аппеляции только в день Страшного суда. Или совесть (или Бог) осудит историю, и будущее не имеет никакого другого авторитета, кроме настоящего.

Тридцать лет назад доминирующей в Советском Союзе была школа от имени марксизма, там решали задачу анализировать инфраструктуру, развитие производительных сил и борьбу классов. Эта школа не ведала героев и сражений, она все объясняла глубинными безличными неумолимыми силами. С тех пор возникли нации, войны, новые генералы. В одном смысле речь там идет о счастливом отклике. Общее возрождение прошлого не должно отрицать ни детерминизма машин, ни инициативы людей, ни различных встреч, ни столкновений армий. Но повторение событий в коммунистическом представлении истории приводит к странному миру, где все объясняется непреклонной и вымышленной логикой.

В истории с преобладанием детерминизма сил, производственных отношений, борьбы классов, национальных и империалистических амбиций должна найти себе место каждая деталь событий. Каждому индивидууму присваивается роль, соответствующая социальной ситуации, каждый эпизод преобразуется в проявление конфликта или в необходимость, предусмотренную доктриной. Нет ничего случайного, и все представляет определенное значение. Капиталисты подчиняются один раз и навсегда одной сущности: Уолл-стрит и Сити устраивают заговор против мира и против страны социализма. А мир признаний в виновности, карикатура на историческое пространство социализма – это мир классовой борьбы и тайных служб.

Капитализм и социализм перестают быть абстрактными понятиями. Они воплощаются в партии, личности, бюрократии. Западные миссионеры в Китае – это агенты империализма. Люди есть то, что они делают. Значение их поступков проявляется в версии, которая становится обладателем истины. Зло не создается невольно, можно было бы переиначить высказывание Сократа, не потому, что намерения не-коммунистов являются извращенными, но потому, что они не принимаются в расчет. Только социалист, который понимает будущее, знает смысл того, что делает капиталист, и объясняет, что он (капиталист) объективно хочет зла, которое сам на самом деле вызывает. Ничто не мешает в конечном итоге приписывать обвиняемым поступки, которые иллюстрируют истинную сущность их поведения: терроризм или саботаж.

Была партия гегельянской диалектики, теперь перешли к романам черной серии: сочетание, которое так нравится интеллектуалам, даже самым крупным. Случайность, невнятность их раздражают. Коммунистическая интерпретация никогда не кончается неудачей. Напрасно логики будут напоминать, что теория, которая уклоняется от опровержений, избегает методичности правды.

Две ошибки, с виду противоположные, но по сути связанные, оказываются источником обожествления истории. Люди церкви и люди веры поддаются возможности попасть в ловушку абсолютизма, чтобы затем довериться безграничному релятивизму.

Они выдают себя мыслью конечного или абсолютно законного момента истории: одни называют его бесклассовым обществом, а другие – узнаванием человека человеком. Одни и другие не подвергают сомнению безусловную ценность, радикальное своеобразие этого момента, будущего по отношению ко всему, что этому предшествовало. Это «привилегированное положение» придаст смысл единому целому.

Убежденные в том, что они заранее знают секрет незавершенной авантюры, они рассматривают сумбур вчерашних и сегодняшних событий с притязанием на суд, господствующий над конфликтами и самолично распределяющий восхваления и порицания. Историческое существование в его правдивой достоверности противостоит человеку, группам, нациям, борющимся за защиту несовместимых интересов или идей. Ни современник, ни историк не в состоянии безоговорочно признать правоту или неправоту одних или других. Не потому, что мы не различаем добро и зло, но мы не знаем будущего, и любое историческое дело вызывало беспорядки.

Бойцы преобразуют дело, для которого они рискуют жизнью, и имеют право не обращать внимания на двусмысленности нашего состояния. Доктринёры церкви или веры, которые оправдывают это преображение, в то же самое время оправдывают, какими бы они ни были, исступления фанатизма и чистки. Крестоносец социализма объясняет поведение других в соответствии с собственной идеей истории, и одновременно он больше не находит противника, достойного себя: он единственный, кто восстает против будущего, которое он воплощает, остальные это отставшие от времени или циники. Потому что он провозглашает универсальную истину одной исторической перспективы и дает себе право интерпретировать прошлое по своему усмотрению.

Объединенные ошибки абсолютизма и релятивизма в равной степени опровергаются логикой ретроспективного знания человеческих поступков. Историк, социолог, юрист извлекают смыслы из поступков, институтов и законов. Они не обнаруживают смысла во всем. История не является абсурдной, но никто из живущих не извлечет из нее самого важного смысла.

Человеческие поступки всегда вразумительны. Когда они перестают быть таковыми, их исполнителей обвиняют в бесчеловечности, считают умалишенными, чуждыми своему виду. Но вразумительность не относится к исключительному типу и не гарантирует, что единое целое, каждый элемент которого сам по себе является вразумительным, кажется понятным наблюдателю.

Почему Цезарь перешел Рубикон? Почему Наполеон оголил правый фланг в битве при Аустерлице? Почему Гитлер напал на Россию в 1941 году? Почему спекулянты продавали франки после выборов 1936 года? Почему советское правительство постановило проводить коллективизацию сельского хозяйства в 1930 году? Во всех этих случаях ответ дается в зависимости от постановки цели – завладеть властью в Риме, привлечь левый фланг австрийско-русской армии, разрушить советский режим, извлечь выгоду из девальвации, устранить кулаков и увеличить долю товарного зерна. Цезарь стремился к диктатуре или царству, Наполеон или Гитлер – к победе, спекулянт хотел увеличить прибыль, а русское правительство – собрать продовольственные резервы для снабжения городов. Но последний пример уже показывает недостаточность отношения средства – цель. В крайнем случае можно сказать: «единственная цель – победа», или «единственная цель – выгода». При плановой экономике надо всегда выбирать между различными целями: усиленный рост производства в краткосрочный период мог бы помочь крестьянам-пролетариям, но они были враждебно настроенным классом к советскому режиму и удерживали значительную часть урожая.