Квентин Фиоре - Война и мир в глобальной деревне

— Вы найдете отчет об этом методе социального инжиниринга в рукописном отделе библиотеки, — сказал Фрейзер. — Он называется «Война со скукой». Вообще-то метод сочли сомнительным, но применялся он вполне успешно.

Многие воспринимают одежду как оружие, а Карлейль рассуждал о социальных институтах как одежде, но существует немалое количество неисследованных факторов в изучении одежды и моды. Некоторые из них проявились в эпизодах алжирской войны 1954-1958 годов. Целое столетие Франция предпринимала серьезные усилия, чтобы заставить население своих арабских колоний отказаться от чадры. Во время «тревожных» 1954-1958 годов ситуация развернулась. Сами арабы заставили своих женщин снять чадры, ибо гораздо проще уничтожать вражеских солдат, когда на тебе европейская одежда. Вдобавок появляется шанс заложить бомбу или взрывчатку в стратегических местах. Но без чадры эти несчастные женщины не только не могли проникать на европейские объекты — они даже улицу не могли перейти. Выраженная, бросающаяся в глаза конфронтация с автомобилями и автобусами вызвала истерию. Хуже того, когда они вновь надевали чадру и возвращались в родные места, выяснялось, что они стали полностью чужими, потому что претерпели радикальное сенсорное изменение. Менее драматичный пример: участники танцевальных трупп знают, что смена костюма сводит на нет исполнение тех номеров, которыми они раньше прославились.

Франц Фанон рассуждает об одежде как оружии в «Изучении умирающего колониализма»:

Тело молодой алжирской женщины в традиционном обществе открывается ей с приближением зрелости и посредством чадры. Чадра скрывает тело и дисциплинирует, сдерживает, пока оно переживает фазу наивысшей эффективности. Чадра защищает, утешает, изолирует. Нужно услышать признания алжирских женщин или проанализировать содержание снов тех женщин, что недавно сняли чадру, чтобы оценить важность вуали

для женского тела. Без вуали у нее возникает ощущение собственного тела, разрезанного на куски, так сказать, пущенного по течению; с бесконечно удлиняющимися конечностями. Когда алжирской женщине предстоит выйти на улицу, долгое время она ошибается в определении точного расстояния. Разоблаченное тело, кажется, убегает, исчезает. У нее от самой себя впечатление неправильно одетой, даже голой. Она остро ощущает неполноту образа. Ей тревожно от того, что что-то не завершено, а вместе с этим присутствует и пугающее ощущение разрушения. Отсутствие покрывала искажает телесную модель алжирской женщины. Она должна изобрести новые измерения своего тела, новые значения мышечного контроля. Она должна сотворить себя как женщину-без-чадры-на-улице. Она должна преодолеть робость, неловкость (должна сойти за европейку) и в то же время соблюсти осторожность, не перестараться, не привлечь к себе

внимания. Алжирская женщина, идущая абсолютно голой по европейскому городу, заново изучает свое тело, восстанавливает его в революционной манере. Эта новая диалектика тела и мира, основа основ революционизирования женщин.

С другой стороны африканцы, пытающиеся получить образование, понимают, что носить европейские костюмы целесообразно — по простой причине: они сохраняют больше телесного тепла и энергии, чем местные наряды. Чтение печатных изданий выкачивает из человека огромные порции энергии, об этом прекрасно знает всякий выздоравливающий. Антропологи хорошо осведомлены о том факте, что скудно одетые туземцы способны преодолевать без пищи и воды лишь очень короткие расстояния из-за быстрой утечки энергии со всей поверхности обнаженного тела. Без пищи и воды они не протянут и суток. С другой стороны, плотно одетый эскимос в самых нечеловеческих условиях может продержаться от 6 до 7 дней без пищи и воды. По контрасту с западной одеждой жители пустынь носят плотные одеяния для спасения от жары.

Существуют разнообразные виды одежд как вооружения, созданного для сражений с враждебными условиями, и арсенал такого оружия постоянно пополняется. Одежда есть продолжение человеческой кожи, так же как технология, вроде колеса или компаса. Странно, что мир моды никогда не рассматривался с такой точки зрения. Действительно ли это просто «война со скукой»? Просто ли попытка добавить перчинки и разнообразия к монотонности жизни? Возможно, тот факт, что мода как явление отсутствует в примитивных обществах, способен дать нам ключ к разгадке. В этих обществах одежда указывает на возраст и статус, выполняет сложную ритуальную функцию, которая связывает энергию племени с космическими силами (а сегодня мы связываем наши энергии с танками и самолетами). Одежда есть власть и организация человеческой энергии, личной и общественной. В племенных сообществах ценят всеобъемлющую силу общего в куда большей степени, нежели вариации индивидуального костюма. На самом деле, когда все члены племени носят одинаковые одежды, они обретают одинаковую психологическую безопасность, как и мы — в униформенной, механизированной среде. Поскольку наша среда настолько униформенна, мы сознаем, что можем позволить себе игры с личной выразительностью в поведении и костюме. Однако когда мы пытаемся сплотить общественную энергию для того или иного свершения, то не спешим навязывать униформу. Воинский наряд гражданина-робота и церемониальный костюм элиты для торжественных случаев представляют собой точные аналоги племенному использованию одежды. И где-то между военной униформой и жесткой церемонностью официального облачения расположен мир моды.

Одно исключение приходит на ум. Общины духоборцев западной Канады — религиозная группа славянского происхождения. В частых столкновениях с канадской бюрократией они используют простое оружие. Мужчины, женщины и дети снимают всю одежду и смело шагают нагишом по городам белых протестантов-англосаксов. Они во много раз превосходят числом полицию. Их стратегия, вероятно, не принесет успех на любой другой территории; и то сказать, разве удивишь Париж скабрезными открытками? Но этот вариант «платяной военной стратегии», вероятно, уникален в человеческой истории, и жаль, что Десмонд Моррис не вспомнил о нем в своей «Голой обезьяне».