Квентин Фиоре - Война и мир в глобальной деревне

Гром № 4: Рынки и базары. Дары природы

пали жертвами жадности и власти.

Разженщины, страсти-ужасти, велеград

Слабгород.

Разженухужастимокленбургхурахораскортаструмпапорнаненникоксапастиппатаппатупперстриппукпуттанах!

Гром № 5: Книгопечатание. Искажение и

переложение человеческих примеров, поз

и пасторов.

Извыверты в каждой пастве Извывертывкаждойпаствесиксдикслакэнс-химарундхерстмаггерибикинкинканкан-витдауньиндлукингейтид!

Гром № 6: Промышленная революция.

Пик развития печатного дела и

индивидуализма. Луккендуурен, запертые

двери. Театр «Феникс», где у

эксгибиционистов лучшие маски.

Луккендуурендунандраскудилушуфермойпортертуризюйсфаналбортанспортхаокансакройдферкапкаккапук!

Гром № 7: Снова племенной человек.

Оба два характера, конец разделения,

рядовой человек. Возвращение хорики.

Обадвахарактерачамминрарундгансумуминарумдрамстрамтраминашалтибалтиволтопуфолудерамонстернап!

Гром № 8: Кино. Поп-арт, поп-Кульх

по племенному радио. Обручение света и

звука.

Папа-аппаррас, большой дядя снова

спроектированый на аррасский гобелен.

Папааппаррасануарагшеаллахнатуллагмонганмакмакмаккваккрякхерджкбллноншмякбандаддидоддл!

Гром № 9: Автомобиль и самолет. Оба

централизуют и децентрализуют кризис в

городах. Скорость и смерть.

Хусстин хасстин каффин коффин-гроб

Хусстинхасстинкаффинкоффинтуссемтоссемдамандамказаккусокобиксатукспескбекоскашларкаркаракт!

Гром № 10: Телевидение. Назад к

племенному, примитивному

грязебарахтанию. Последний гром =

завихрение, грязное поминовстание и

потемки невизуального, тактильного

человека.

Улльходтурденвирмадгордрингнирурдрольнирфенрирлу

Улльходтурденвирмадгордрингнирурд-рольнирфенрирлуккилокибогимандодреринсурткринмгерраккинароркар!)

Наука управления, предназначенная для достижения практических целей, требует от человека опыта, для которого подчас мало целой жизни, и он должен с величайшей осторожностью приступать к работам по сносу общественного здания, которое в течение веков отвечало своему назначению, и с еще большей осторожностью — к возведению нового, особенно когда перед нами нет модели, доказавшей свою полезность. {1} 1 Берк Э. Размышления о революции во Франции. — Здесь и далее перевод Е. Гельфанд.

В другом месте своего трактата Берк делает замечание, предвосхищающее компьютерную эпоху: что первое право всякого человека в цивилизованном обществе есть право быть защищенным от последствий собственной глупости.

В новый век Мальтуса и Адама Смита все больше доминировал квантитативный принцип. Он подразумевал высшую степень фрагментации человеческой чувствительности, и Берк затрагивает эту тему, прежде чем попрощаться с порой, каковая была для него, рассуждая относительно, периодом интегрального существования: «Политический разум действует по принципу расчета: он складывает, вычитает, умножает

и делит не метафизические, а реальные нравственные наименования». Его видение уходящей цивилизации, как выразился бы Том Маколей, знакомо каждому школьнику:

Прошло уже шестнадцать или семнадцать лет с той поры, как я видел королеву Франции, тогда еще жену дофина, в Версале; несомненно, никогда доселе не появлялось там существо столь восхитительное; она едва вступила в эту сферу, украшением и отрадой которой стала; я видел ее в момент, когда она только всходила над горизонтом, подобная утренней звезде, излучающая жизнь, счастье и радость. О, какие перемены! Какое сердце нужно иметь, чтобы без волнения наблюдать такой взлет и такое падение! Мог ли я думать, когда видел, как она принимала знаки уважения и восторженной почтительной любви, что ей когда-нибудь придется носить и таить в груди противоядие, позволяющее мужественно противостоять самым ужасным катастрофам! Мог ли я вообразить, что доживу до того времени, когда увижу, как галантная нация, нация людей чести и кавалеров, обрушит на нее такие несчастья! Я думал, что десять тысяч шпаг будут вынуты из ножен, чтобы наказать даже за взгляд, который мог показаться ей оскорбительным. Но век рыцарства прошел. За ним последовал век софистов, экономистов, конторщиков, и слава Европы угасла навсегда. Никогда, никогда больше мы не встретим эту благородную преданность рангу и полу; этого гордого смирения, повиновения, полного достоинства, подчинения сердца, которое в рабстве сохранило восторженный дух свободы.

Щедрость, защита слабых, воспитание мужественных чувств и героизма — все разрушено. Они исчезли — эта чувствительность к принципам, строгость чести, которая ощущала пятно как рану, которая внушала отвагу и в то же время смягчала жестокость, которая оживляла все, к чему прикасалась, и при которой даже порок утрачивал половину зла и грубости.

Чувства и мысли, составившие целую нравственную систему, коренились в древнем рыцарстве; сам принцип внешне претерпевал изменения, ибо менялись условия человеческой жизни, но он продолжал существовать и оказывал свое влияние на длинный ряд поколений, сменяющих друг друга, вплоть до нашего времени. Если он полностью исчезнет, то, боюсь, потеря будет огромной. Именно он был отличительной чертой современной Европы. Именно он придавал блеск любым формам правления, еще со времен азиатских империй и, может быть, государств античного мира в период расцвета...

Но сейчас все изменилось. Все привлекательные иллюзии, которые делали власть великодушной, повиновение добровольным, придавали гармонию разнообразным жизненным оттенкам, внушали чувства, украшающие и смягчающие частную

жизнь, — все они исчезли от непреодолимого света разума. Все покровы, украшающие жизнь, были жестоко сорваны; навсегда были отброшены все возвышенные идеи, заимствованные из запасов нравственности, которые владели сердцами и были предназначены для сокрытия человеческих недостатков. Они были объявлены смешными, абсурдными и старомодными.

Разные люди указывали, что компьютерная революция превзошла грандиозностью изобретение колеса, ведь она куда сильнее изменила мировоззрение человека и человеческую организацию. Колесо было всего лишь продолжением ноги, а компьютер подарил нам мир, в котором рука человека не ступала и ногой. (Джеймс Джойс сделал много подобных наблюдений. Однажды он сказал: «Я величайший инженер за всю историю планеты». Теперь, когда его труды оценили и раздергали на цитаты эстеты, эта оценка кажется весьма скромной.)