Рустам Чернов - Ludi мысли. Сборник людологических сочинений (доклады и статьи)

Нам уже трудно себе представить, что есть идеология в действии и почему интересно Гитлера слушали часами? Не потому ли, что он снимал сливки тяги к философии люмпенов и пролетариата? Но опять же XX век отбил всякую охоту обывателя к мысли через действие; и действия только на основе собственно – приобретенной достоверности критического анализа. Только действие, которое укладывается в представление целесообразности, в представление необходимости и это называется полезностью и отсутствием нездорового, не победоносного взгляда на эту жизнь… само понятие жизни в прикосновении к его пределу бесконечности вызывает чувство страха и желание спрятаться подальше в кругу известности и привычности, экономика почти вся основана на этом…

К чему можно призвать сегодня? Призвать так, чтобы не быть похожим на Матушку церковь, пропедевтику всего отчаянно философского? Нельзя требовать от каждого уединения мысли настолько, чтобы он думал только за самое себя в противостоянии всему тому, что в самое себя не входит по определению собственной воли, предшествующей по обыкновению, у сильного, действию.

Но именно неспособность сегодня мыслить так, чтобы в своем мышлении предопределять историцизм собственной судьбы рождает тоталитарность государственного, общественного по отношению к личностному.

Иммануил Кант, властитель дум, прежде всего своих дум, забыл указать в своем императиве на необходимость мыслить так, чтобы максима мысли могла быть всеобщим законом для всех, для него это, наверное, было, как процесс дыхания, – естественно и невозможно в своем отсутствии, но об этом не знали «полит-технологи» Нового времени, активно насаждавшие формы «лучшего» в умы нашего времени.

Наше предложение коротко по сути и достаточно безумно по своему содержанию. Необходимо сформировать форму познания, которая синтезировала бы в себе личностные и внеличностные моменты познания таким образом, что на основе самое себя как метода познания позволяла бы индивидууму определяться в своем отношении к универсуму явлений, доступных ему для восприятия таким образом, чтобы только он мог определять свое отношение к ним и управлять ими в отношении самое себя в области мысли. В перспективе своего развития это позволит снимать противоречия между эмпирическим знанием (не детерминированным по качеству, например, научность) и общедогматическими положениями среды, с которой индивидууму приходится сталкиваться как животному общественному.

Для чего это необходимо? Если говорить о гносеологическом аспекте, это позволит «упразднить», например, такое учение как «вещь в себе», ибо можно будет унифицировать и стандартизировать формы восприятия тех или иных объектов. Если же обратиться к форме социализации, то следует отметить, что именно таковы сегодня требования гражданской свободы, которые, к сожалению, не могут быть реализованы на основе современных представлений о человеке, месте человека, особенности тех способах и формах развития, которыми он должен руководствоваться при принятии политически ответственных решений. Сегодня мы с вами не можем сбежать от государства, от сферы публичного, формализованного идеального. Если раньше существовала ночь и свечи, и замирание жизни было действительно естественным, а коммуникация выглядела как следствие достижения согласия, церковь всегда оставалась последним форпостом обороны ослабевшего духа, то сегодня мы – продукт времени, которое куется так быстро и изменяется на таком уровне абстрагирования, что мы обязаны быть включенными в его ритм и динамику. Государство сегодня – это уже не интерес публичности, реализуемый в действительности каким-нибудь «приставом», это абстрагированность процессов до наивысших пределов, это таинство власти, это то, что пронзительно точно определил Гегель, это бытие Бога на земле. И этот Бог живет по правилам, которые вынесены за пределы каждодневного восприятия, лишены чувственного и представляют собой форму внеличностной необходимости, по своей силе сравнимой с законами неживой природы, фактически, непреодолимая сила.

Надо понимать, что государство – это всегда враг личности. Действительной личности, которая всегда сугубо индивидуальна и только самопознаваема; государство ценит выхолощенность и норму ненормальности, но никак не способность быть хозяином своей судьбы. Это не для него и не по его костюму.

Жить, будучи заложником тех представлений, которые специально потребляемы именно в таком виде большинством масс – глупо и необоснованно. Жить тюремщиком собственных помыслов, принося в жертву свое бытие в действительности во имя спокойствия мысленного – так же недостойно. Страшно оказаться перед лицом невозможности чувствования, осознавать, что это смерть, конец и не понять, что жизнь (еще одна общая персонификация внечувственного) прошла вне зависимости от собственной воли, потому, что собственности в этой воле никогда не было.

Каждый человек живет в области чувственного и внечувственного. Философия называет это сенсуалистическими перцепциями и рассудком, психоанализ – желаниями и мотивациями внеличного характера, обывательский разум – желанием и необходимостью. По-разному строятся формулы личных отношений к этим двум сферам, начиная от христианского универсализма преодоления плотских желаний и заканчивая ницшеанским «я хочу – значит, я должен». Декарт вообще первым уловил связь чувствуемого (как некоторой вторичности) по отношению к мыслимому. Cogito ergo sum отражает, помимо всего прочего, форму удостоверенности субъекта в мысли при наличии сомнения относительно чувственного: сначала внеличностное «мыслю», затем универсум чувственного – «существую» в его балансе рассудочного и чувствительного.

Чувства одноразовы по потреблению и отражаемы сознанием как помять по восприятию, мысль всегда независима и почти не поддается притяжению натурализма, всегда холодна в своем воспоминании и всегда будоражит в своем формообразовании.

Представляете, как было бы прекрасно, если бы ваши мысли были всегда адекватны желаниям в такой степени, чтобы можно было создавать свои желания на основе своих мыслей? Некоторые достаточно сильны, чтобы изучать традиции восточной медитации для приближения к таковой властности.

Персонификация единоличной властности свойственна всем субъектам творческого познания, каждый, кто хоть раз прикасался к священной форме индивидуальной уверенности в правоте своего «Я», только своего, знаком со сладостным чувством хранения тайны силы, ибо знание – сила уже личного духа. И каждый из нас, наверняка, обнаруживал, что, то самое лично – свое , персонифицированное в жгучей уверенности где-нибудь (если не повсеместно), составляет уверенность и основу суждения множества подобных тебе Homo Sapiens.