Лейла Хугаева - Теория психической энергии вместо Социологии и Психологии. Тождество народного и научного суверенитета

Гегель постарается устранить это противоречие и заявит, что разум творит реальные законы природы, а не фантазирует какие то априори; он видит именно сущности, а не какие то явления. Однако, если у рационалистов законы существуют от века, и наш разум только постигает и открывает их, у Гегеля разум именно сам творит, выдумывает эти законы, так что проверить их истинность становится также невозможно, как постичь законы природы в философии Канта.

Гегеля страшно раздражала субъективистская импотенция кантовского разума, смотрящего на мир сущностей сквозь глупые очки-априори и знающего об этом. Он считал, что если он заявит о том, что разум творит эти законы по настоящему, а не приписывает просто свои фантазии природе, истинная сущность которой ему недоступна, то он избавит разум от этой постыдной беспомощности. Однако, субъективизм Канта сохранился, так как если у Канта разум постигает сам себя и потому ничего не знает о реальном внешнем мире, то у Гегеля разум продолжает постигать сам себя, но уже не потому что не может познать внешний мир, а потому что внешний мир у Гегеля предстает творением разума.

Поэтому получилось наоборот, он только усилил субъективизм позиции Канта и беспомощность разума: с введение всесильного субъекта-абсолюта, находящегося в становлении, созидающего и отменяющего законы вселенной абсурдность «коперникова переворота» Канта становилась еще более очевидной. Делалась заявка на существование какой-то надчеловеческой субстанции, которая всесильна творить законы для себя и для природы, постоянно меняя их. При этом сила сознания реального человека полностью уничтожалась, поскольку человек не чувствовал в себе сил творить законы для природы и для себя. Его реальная сила, которая состояла в познании объективных неизменных законов природы была уничтожена, а ее место заняло всесилие надчеловеческой субстанции, которой нельзя было ни коснуться ни проверить каким-то другим способом.

«Учение Канта об активности сознания помогло приподнять завесу над одним из самых загадочных процессов – образованием понятий. Великие умы, предшественники героя этой книги, заходили в тупик, пытаясь решить эту проблему. Сенсуалисты настаивали на индукции, опытном «наведении» на некие всеобщие признаки и принципы. А как при помощи индукции, абстрагирования общих признаков объяснить изобретение, создание умственной конструкции чего-то нового, ранее не существовавшего – машины или научной теории?

Рационалисты шли другим путем. Они усматривали строгое, не зависящее от человека соответствие между порядком идей и порядком вещей. Мышление они считали неким «духовным автоматом» (выражение Спинозы), который штампует истину, работая по заранее заданной, «предустановленной» (выражение Лейбница) программе»

Однако, невозможно понять какие трудности могли возникнуть с объяснением образования понятий в рационализме: разум видит законы в природе, активный и пассивный интеллект, мышление и законы. Постигая законы природы, мышление образует новые теории, контроль открытых законов природы – новые технологии

«Объяснение было основательным, но обладало одним существенным изъяном: не могло ответить на вопрос, откуда берутся ошибки», – вот все что может на это возразить Гулыга.

Человек ведь не бог, не абсолют Гегеля, который творит свои законы сам, он постигает их понемногу, ограниченными возможностями своего человеческого интеллекта. Конечно, он будет ошибаться, но в конечном итоге он способен обнаружить истину, и это главный и решающий фактор. И уже больше ничего не надо объяснять.

Однако, Гулыга в марксистской традиции о сверхважности открытой Кантом «активности познания» утверждает, что именно Канту, а не рационалистом удалось объяснить происхождение новых понятий. Ведь и Маркс вслед за Гегелем утверждал, что в социальной мире человек сам творит законы бытия и именно Кант был зачинателем этой «деятельной теории познания».

«Кант, подобно Копернику, решительно порывает с предшествующей традицией. Он видит в человеческом интеллекте заранее возведенную конструкцию – категории, но это еще не само научное знание, это только его возможность, такую же возможность представляют собой и опытные данные – своего рода кирпичи, которые нужно уложить в ячейки конструкции. Чтобы выросло здание, требуется активный участник строительства, и Кант называет его имя – продуктивное воображение. До Канта воображение считалось прерогативой поэтов. Сухой педант из Кенигсберга увидел поэтическое начало в науке, в акте образования понятий. Человек, живший как автомат, отверг наименование автомата за интеллектом человека. Интеллект, по Канту, – свободный художник»

Свободный художник из Канта получился хоть куда, в этом с Гулыгой не поспоришь. Но вот имеет ли к науке какое-либо отношение живопись – уже другой вопрос. Воображение, безусловно, участвует во всех ментальных процессах и тем более в познании, но разница между позицией рационализма и кантовской совершенно в другом. Если Декарт говорил о второстепенном значении воображения и о ведущей роли интеллекта в познании, то у Канта воображение заступает место разума.

Как эмпирики, так и рационалисты ставили целью познания – открытие истины (как все нормальные люди, хочется сказать). И именно поэтому эмпирики, когда поняли, что чувственным путем найти истину не получится, честно заявили об агностицизме (Юм). Потому что только истина (сущность) может быть целью познания. Разумеется, чувственным путем можно получить много разной информации, но цель познания – истина.

Рационалисты напротив сразу заявляли, что цель познания сущность и что свойство разума в его способности разглядеть эту сущность в вещах.

Отличие Канта от этих уважаемых людей состояло в том, что у него сущность познать невозможно, истина недоступна. Новые теории – это не истина, а облачение опытных данных чувственного восприятия в готовые идеи априори, существующие независимо от опыта. Понятно, что в данном случае речь не о воображении, а именно о фантазии, которая фантазирует и придумывает мир, не имеющий никакого отношения к реальности. И да, это мир свободного художника. Поэтому марксистская философия поспешила, конечно, с выводами о том, что «коперников переворот» Канта как введение доктрины «деятельного познания» имел какое-то значение для теории познания, кроме негативного. Они предпочитают говорить о «тенденции агностицизма», но не о самом агностицизме:

«Речь идет о том, что опытные данные, поступающие извне, не дают нам адекватного знания об окружающем нас мире. Априорные формы обеспечивают всеобщность знания, но не делают его копией вещи. То, чем вещь является для нас (феномен), и то, что она представляет сама по себе (ноумен), имеет принципиальное различие. В диссертации 1770 года Кант утверждал, что ноумены постигаются непосредственно умом, теперь он считает их недоступными никакому познанию, трансцендентными. Сколько бы мы ни проникали в глубь явлений, наше знание все же будет отличаться от вещей, каковы они на самом деле. Разделение мира на доступные знанию „явления“ и непознаваемые, „вещи сами по себе“ – опасная тенденция агностицизма»