Моррис Коэн - Введение в логику и научный метод

Однако классификация может сильно разниться по своей логической и научной полезности в том смысле, что различные признаки, по которым проводятся классификации, в качестве принципов организации знания отличаются друг от друга по своей эффективности. Таким образом, старая классификация всех живых существ на животных, которые живут на земле, птиц, которые живут в воздухе, и рыб, живущих в воде, не представляет сильного фундамента для систематизации всего того, что мы знаем и можем обнаружить относительно этих существ. Привычки и структура дельфина или кита во многом являются более сходными с привычками и структурой гиппопотама или лошади, чем скумбрии или щуки. То обстоятельство, что дельфины и киты обладают молочными железами и вскармливают свое потомство, тогда как все виды рыб откладывают икру, которая затем оплодотворяется, приобретает фундаментальное значение для понимания всего жизненного цикла. Сходным образом тот факт, что некоторые животные обладают спинным хребтом или, точнее, центральной нервной системой, становится ключевым в усмотрении различных структур и позволяет нам понимать принцип их организации и функционирования. Поэтому одни признаки обладают более высокой логической ценностью, чем другие, в том, что они позволяют нам достигнуть систематичности в знании или науке.

Следовательно, утверждение, что задача науки заключается в том, чтобы сначала собрать факты, а затем классифицировать их, не представляет адекватной картины реальной ситуации. В определенном смысле классификация нужна для того, чтобы решить, какие факты отбирать, однако это далеко не все. Самой важной задачей является выбрать в объектах именно тот признак, который окажется ключевым для понимания их природы.

Очевидно, что не существует никаких априорных правил, по которым можно было бы отыскать такой ключевой признак. Чаще всего для этого требуется гений. Однако справедливо и то, что человек, обладающий большими знаниями в данной области, гораздо скорее отбросит нерелевантные или незначительные признаки, чем профан.

Роль формальной логики здесь будет сводиться к тому, что с помощью нее мы сможем определить объекты и признаки так, чтобы наше размышление было точным и допускало построение систематической дедуктивной системы.

Язык ежедневного общения является во многом неясным. Даже язык технической литературы не всегда в этом смысле лучше разговорного языка. Всем известны сложности в определении того, являются ли некоторые микроорганизмы животными или растениями, некоторые книги пристойными или непристойными, некоторая симфония гениальной, некоторое общество демократическим, а мы обладающими или не обладающими некоторыми правами. Подобные слова неясны потому, что их объем незаметно переходит в объем уже других слов. Множество глупостей нашего мышления обусловливается тем, что большинство наших слов являются неясными, что делает проверку мыслей другого человека практически невозможной задачей. Неясность слов обыденного языка – одна из основных причин построения технических словарей в отдельных науках.

К неясности слов следует также добавить и двусмысленность как еще одну опасность на пути строгого мышления. Серьезные ошибки в критическом мышлении становятся возможными по причине того, что в определенных контекстах замена значения одного слова значением другого, близкого, но не тождественного исходному, проходит незамеченной. Известным примером того, как двусмысленность слов может сделать необоснованным разумное рассуждение, представляет работа Милля «Уитилитаризм». Милль пытается доказать, что «счастье является желаемой вещью, причем, в конечном счете, оно является единственной желаемой вещью». Свой аргумент Милль строит следующим образом: «Что требуется от данной доктрины, чтобы то, что в ней утверждается, было принято людьми? Иными словами, какие условия должна эта доктрина выполнять? Единственный способ доказать, что определенный объект является видимым, заключается в том, чтобы сделать его доступным обозрению. Единственный способ доказать, что звук слышим, это позволить людям его услышать; и так далее для всех остальных источников нашего опыта. Сходным образом единственное основание, которое можно привести в поддержку того, что нечто является желаемым, это показать, что люди на самом деле его желают» [65] . Сказать, что вещь является желаемой, значит либо что она должна быть объектом желания, либо что она на самом деле является таким объектом. Данные два значения различны. Для того чтобы доказать тезис о том, что счастье является, в конечном счете, единственной желаемой вещью, Миллю необходимо понимать термин «желаемое» в первом смысле. Однако весь его аргумент направлен на демонстрацию того, что счастье желаемо во втором смысле этого слова.

Двусмысленность, которая, скорее, происходит из грамматической структуры предложений, чем из двусмысленности самих слов, была свойственна большому количеству древних пророчеств. Известным тому примером является пророчество дельфийского оракула, данное царю Пирру, которое в силу своей грамматической формы могло интерпретироваться либо как «Пирр победит римлян», либо как «Римляне победят Пирра».

Людям следует прикладывать немало усилий для того, чтобы ограничить неясность слов и исключить их двусмысленность. Неясность может быть лишь уменьшена, но никогда не может быть полностью исключена. Конкретное значение неясного слова может быть получено в контексте его употребления. Например, как мы уже отмечали выше, когда Иисус произнес: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», то из контекста ясно, что слово «плачущие» означало то же самое, что и «алчущие и жаждущие правды».

Однако подобный способ прояснения значения слов не всегда возможен или желаем. Для этих целей нужна специальная процедура, а также принятие стандартного или формального правила для определения символов. Рассмотрим такое правило.

Читатель, без сомнения, помнит известный диалог между господином Журденом и учителем философии из «Мещанина во дворянстве» Мольера. Воспроизведем его в несколько сокращенном виде:

Учитель философии. Итак, чему же вы хотите учиться?

Г-н Журден. Чему только смогу: ведь я смерть как хочу стать ученым, и такое зло меня берет на отца и мать, что меня с малолетства не обучали всем наукам!

Учитель философии. Это понятное чувство, nam sine doctrina vita est quasi mortis imago. Вам это должно быть ясно, потому что вы, уж верно, знаете латынь.

Г-н Журден. Да, но вы все-таки говорите так, как будто я ее не знаю. Объясните мне, что это значит.

Учитель философии. Это значит: без науки жизнь есть как бы подобие смерти.