Жан Валь - Несчастное сознание в философии Гегеля

Речь здесь идет о весьма древней идее, [132]которая, разумеется, изложена в духе времени при посредничестве Лессинга и Шиллера, особенно в его Теософии Юлиуса ; Шиллер говорит там, извиняясь, между прочим, всякий раз за то, что эти выражения были чувственными и человеческими, о разрыве Бога, о разделении природы, которая сама является бесконечно разделенным Богом; и на самом деле, Бог подобен пучку света, который, пронзая стекло призмы, разделяется на семь более темных лучей. [133]Такая идея разделения находится в центре эстетики Шиллера. Искусство разделяет, делит ( Trennt, entzweit) природу и человека, говорит он как ученик Руссо; «чувство» характеризуется своей двойственностью. [134]Размышления о Ж. Ж. Руссо заставляет его обнаружить одну древнюю концепцию мистиков и философов. Если сблизить идеи Теософии Юлиуса с идеями очерка о Наивной и сентиментальной поэзии , то мы приходим к представлению о мире в целом, как существующем по отношению к изначальному единству в «сентиментальном» состоянии, приходим к идее несчастного сознания.

Эта концепция у Гегеля связана со всей его философией, и в особенности с его теорией имманентных связей. Если Бог вступает в отношение к миру, это отношение должно иметь свое основание в самом Боге; следовательно, единство Бога и мира имеет в качестве противоположности видимость, а в качестве основания, как синонима реальности, разделение Бога с самим собой. Изменение, двойственность, негативность, определение — все это разные имена для утверждения конкретного характера Бога. Конкретное является опосредствованным; и тем самым — различаемым.

Бог, представляемый как чистая и простая субстанция, является для Гегеля абстракцией и, следовательно, стремится к тому, чтобы дополнить себя и тем самым разделиться с самим собой, установить различие между собой и собой, быть иным, чем он сам, посредством процесса своей собственной негативности. Именно посредством творения, которое, между прочим, не является творением какой‑то вещи, безоговорочно ему противопоставляемой, именно посредством общины Бог является самосознанием.

Идея фихтеанского «Я» позволила понять эту идею фундаментального различия. «Я» Фихте и Grund Беме являются идеями, которые объединяются друг с другом в мышлении Гегеля и Шеллинга.

Саморазрушительное пристрастие рефлексии, каким мы видим его у Фихте, кажется, теперь символизирует для Гегеля самое глубокое разделение, божественное разделение, или, если угодно, возможность разделения, представление о котором, как мы видели, имеется у Фихте. Все, что есть действительного в таком разделении, представляет собой возможность; разделение, бывшее рефлексией, и рефлексия, бывшая возможностью. [135]Мы постигаем единственный в своем роде метафизический корень идеи дурной бесконечности, идеи потустороннего (Jenseits) и идеи должного (Sollen).

Бог отделяется от самого себя, чтобы соединиться с самим собой, и именно в этом он оказывается субъектом, который есть дух, скажет Гегель в Феноменологии. Дух, субъект, Бог характеризуются этим единством разделения и соединения, [136]расширения и ограничения, бессвязности и связи. Иначе говоря, Бог есть λογος, Urteil , который объединяет посредством того, что он разрывает. Разум, говорил Гегель уже в своей Первой системе , может найти себя и может прийти к абсолюту лишь посредством распада. [137]Понятие обогащается, разделяясь на свои собственные противоположности. И именно эту идею он будет воспроизводить, когда он позже, в своей Логике , будет говорить о суждении ( Urteil ) и понятии; всякое суждение разделяет, всякое разделение является суждением. Таким является действие, производящее изменение. Как говорил Хейман, суждение будет для Гегеля находиться между понятием и умозаключением так же, как противоречие между тождеством и Grund .

Здесь, в сущности, нет двух вещей, которые можно было бы различать; это разделение, о котором мы говорили, является в конечном счете соединением; отделяться от самого себя — это еще и способ остаться с самим собой единым. Грех, поедание плода с древа познания в то же самое время, когда оно является разделением, является и источником искупления.

Таким образом, λογος представляет собой разум, проявленный вовне лишь для того, чтобы снова вернуться внутрь. «Расщепление» устраняется в са — мом себе, и именно это и есть истинное представление о разуме — он является «примирением».

Истинный объективизм смешивается с глубоким субъективизмом. И мы прикасаемся здесь к одному из самых существенных положений гегелевской философии, если верно, что она является попыткой примирить противоположности, полностью их сохраняя, чтобы положить начало вооруженному миру или мирной войне понятий, где постоянно происходит обмен и наследование, и в то же время существует тождество между отрицанием противоречий и тем фактом, что они сохраняются. Именно в этом кроется мистерия разума, которую заставляет предчувствать на страницах Феноменологии , где он нам показывает, как подобное разъединяется и собирается; и такая мистерия разума является мистерией самой любви, соединением того, что есть «Я», с тем, что «Я» не является. Так же, как и Бог, грех есть разделение и единство, поскольку он является познанием. В определенном смысле он является самой низкой ступенью того процесса разрыва и воссоединения противоположностей, по отношению к которой Бог является самой высокой ступенью. Вообще мы можем сказать, что идеи особенного, частного и несчастья совпадают.

Преобразование этого деления Бога мы находим, между прочим, в той игре сил, где сила воздействия стремится выйти за свои пределы, игре, которую Гегель описывает в начале Феноменологии .

Но в еще большей мере именно жизнь, именно разум, именно сущность человека показывают нам, чем является сущность Бога; так в чем она заключается, если не в разделении с самой собой, в преодолении себя с тем, чтобы к себе вернуться? Разделение коренится в понятии самого человека. Таким является суждение, то есть изначальное разделение разума, разделение, которое дает ему жизнь. [138]

Итак, христианство характеризуется именно тем абсолютным разделением, которое оно предполагает. «Бесконечное в противоположности с конечным существует в свободе, и когда оно разделяется, то разделяется абсолютно».

Но христианство, следует добавить, определяет себя также и тем постоянным упразднением иного, тем разложением и восстановлением иного, которое начинается с Бога и к Богу возвращается.

Если мы применяем это к области познания, мы говорим, что познание, продукт разделения, если бы оно было только продуктом разделения, было бы фальсификацией. Но если верно, что следует одинаково подчеркивать и разделение и тождество, то, следовательно, абсолютной фальсификации не существует, так же как не существует и последнего разделения.