Жан Валь - Несчастное сознание в философии Гегеля

Rosenkranz. Р. 191.

Человеческое сознание следует довести до самой крайней точки субъективности, чтобы создать из него самую широкую универсальность, и именно в этом заключается христианское откровение. Оно является гегемонией и апофеозом субъективности. Этот апофеоз состоит в том, что бытие в себе преобразуется в бытие для себя, в абсолютную сущность.

И после того, как оно освобождается от своей универсальности в той мере, в какой оно противостоит частному и особенному, Бог освобождается от своей частности и особенности в той мере, в какой он противопоставляется универсальности. Эта смерть является отрицанием отрицания, следовательно, утверждением и опосредствованием. Две крайности — самая широкая всеобщность и самая точная частность — объединяются.

Lectures. P. 183.

Универсальное в своем истинном и инклюзивном значении — это мышление, для приобретения которого требуются тысячелетия и которое свое полное значение переживает лишь в христианстве.

О значении теологических идей для идеи образования Природы и Духа см.: Dilthey. Р. 248; Stirling. Secret. 1, 148. Дильтей показывает, насколько Шеллинг был согласен с Гегелем: роль мучительного противоречия, разделения выявляется в Бруно. Дильтей замечает у него идею страдающего и подчиненного временным определениям Бога. У Фихте можно обнаружить колебание между концепцией Спинозы и дуалистической концепцией, почти совпадающей с концепцией Беме. Позже «Weltalter» Шеллинга изложит идеи, которые, в зависимости от способа, которым их рассматривают, сближаются с идеями Гегеля и Шопенгауэра. См.: Гельдерлин , письмо от 24 декабря 1798 года брату. См. также позже, у Золъгера , использование идей ограничения Бога самим собой, разделения в божественном, жертвы Бога и смерти смерти

Нурепоп. IV, 147.

См.: Bettina von Arnim . Die Günderode. P. 243: «Так как всякая жизнь в слове, в теле — это воскресение (в жизни, в деле), которое может исходить лишь от того, кто был смертельно поражен. Смерть — это источник жизни».

Гельдерлин понимает под неорганизованным хаотическое сверхиндивидуальное начало вещей.

Rosenkranz. Р. 168. Кронер подчеркивает, с некоторыми, впрочем, оговорками, что речь идет не о третьей религии, а о философии.

Hyperion. I, 54.

Хотя именно это положение выбрал, чтобы сражаться против Гегеля, один из самых значительных его противников — Кьеркегор.

Разумеется, сам Иисус был независим от этих случайностей. Тем не менее идеи демонов и чудес, вера в Мессию, предписание крещения были зернами, в самом Иисусе, той позитивности, которая характеризует христианскую религию. Чтобы добиться признания у евреев, чтобы уменьшить опасность, от которой он постоянно бежал, он был вынужден обращаться не к субъективности сознания, а к воле Бога; и он должен был требовать для себя власть, требовать, чтобы ему верили.

С этой точки зрения тезис Гельмута Грооса, который в своей весьма яркой книге, возможно, под влиянием Кьеркегора, противопоставляет христианскую концепцию истории и концепцию гегелевскую, требует, как нам кажется, оговорок. Было бы интересно сравнить некоторые из его замечаний с наблюдениями, которые делают в 1829 году Шубарт и Гарганико («Uber Philosophie überhaupt und Hegel's Encyclopaedie insbesondere»), и с критикой Баадера.

Следует тем не менее отметить чисто рациональную и антиисторическую тенденцию, которая здесь выражена. Но речь еще не идет об отрицании, речь идет о подъеме (aufhebung) исторического сознания.

Вообще говоря, религия воспринимается Гегелем в следующем единстве противоположностей: раздвоение сознания и попытка достичь единства, чувство несчастья, свойственное человеку, и чувство счастья, которое ему также свойственно, чувство удаленности Бога и его близости, бесконечное успокоение в культе после бесконечной противоположности в вере.

Вообще говоря, религия воспринимается Гегелем в следующем единстве противоположностей: раздвоение сознания и попытка достичь единства, чувство несчастья, свойственное человеку, и чувство счастья, которое ему также свойственно, чувство удаленности Бога и его близости, бесконечное успокоение в культе после бесконечной противоположности в вере.

Гайм был вынужден сделать аналогичное замечание: «Как только мы приближаемся к христианству, историческое исследование внезапно прерывается. Третья часть „Философии религии” полностью покидает феноменологическую почву и удерживается только на почве метафизики. Благодаря идее смерти Христа философ совершает прыжок от факта к идее; факт как таковой становится здесь самой идеей».

См.: В. Heimann. Р. 324; et Cassirer. Erkenntnisproblem. Т. III. P. 355.

См. анализ того, что Гёшель называет «несчастным элементом науки», того, что Гегель называет несчастным колебанием души в сочинении, которое посвящено Гёшелю: Werke. T. XVII. Р. 117, 119.

В этом отношении мышление Гегеля может рассматриваться как связанное с мышлением его предшественников. Более того, некоторые строки диссертации 1801 г. могли появиться как углубление кантовского исследования отрицательных величин. Страдание — это отрицание, но это не ничто. Существуют активные отрицания; и истина — это сама ложь в той мере, в какой она показывает себя как ничто.

Интерпретация МакТаггарта дает нам интеллектуализированного и «сглаженного» Гегеля. Он, насколько это возможно, уменьшил специфический характер момента негативности. Тем не менее он признал, что именно тогда, когда речь идет о преступлении, о наказании и примирении, или о смерти, необходимой для жизни, мы чувствуем подлинного Гегеля. Необходимо исследовать то, что можно назвать иерархией негативного у Гегеля, начиная с того негативного, которое является формальным безразличием и не содержит в себе ничего абсолютного, затем обращаясь к разделяющему отрицанию, производимому рассудком, и заканчивая силой негативности разума. Необходимо увидеть, как посредством деградации или продолжающейся градации можно перейти от одного из этих значений к другому, какими бы противоположными они ни казались в некоторых случаях.

Добавим, что такие разделения (второе негативное) являются необходимыми для негативности разума, для более высокой негативности; рефлексия необходима для разума прежде всего потому, что то, что есть негативного в ней, отрицается разумом, затем потому, что оно должно определенным образом существовать в разуме. Разумеется, можно сказать, что то, что мы можем назвать второй негативностью, является работой рассудка, но этот рассудок представляет собой нечто существенное для природы вещей; если у Бергсона, как и у Плотина имеется одновременный генезис материи и интеллекта, то можно сказать, что у Гегеля есть одновременный генезис негативности и интеллекта; или, скорее, они вдвоем образуют сам генезис вещей. Добавим также, что нет ничего чисто негативного (что само собой понятно, так как всякая стадия сознания одновременно и утверждается, и отрицается предыдущей); и что существует определенное смешение, определенная неразрешимость негативного и позитивного.