Андре Конт-Спонвиль - Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Нетрудно заметить, что великодушие определяется как желание, а не как радость, и этого достаточно, чтобы отличать его от любви или, как говорит Спиноза, от милосердия. То, что чувство радости вполне может зародиться при совершении великодушного поступка (в каком-то смысле радость – цель великодушия), не подлежит сомнению, поскольку дружба, к которой тяготеет великодушие, есть не что иное, как разделенная радость. Но тут следует подчеркнуть, что радость или любовь именно что могут зародиться от великодушия, но не сводятся к нему и не смешиваются с ним. Чтобы творить добро тому, кого любишь, никакой диктат разума не требуется, а значит, отпадает нужда и в великодушии – вполне довольно любви и радости. Но когда любви нет и радости нет, или она слишком слабо проявляется (и даже сострадания нет, благодаря которому мы становимся доброжелательными), разум никуда не девается, и именно разум, не имеющий собственного эго и помогающий нам освободиться от эгоизма, говорит нам, что «для человека нет ничего полезнее человека», что всякая ненависть есть зло и что, наконец, «люди, управляемые разумом, не чувствуют влечения ни к чему, чего не желали бы другим людям» («Этика», IV, 18, схолия). Здесь польза того, кто действует, встречается с пользой других людей, а желания становятся великодушными. Здесь речь заходит о том, чтобы побороть ненависть, гнев, презрение или зависть, каковые суть печали или причина печалей, с помощью любви, если она есть, или с помощью великодушия, если любви нет. Возможно, проводя различие между любовью и великодушием, я немного усиливаю акценты, но основная мысль Спинозы от этого не искажается. «Ненависть должна быть побеждаема любовью», – ясно и недвусмысленно заявляет он («Этика», IV, 73, схолия). А печаль – радостью, добавим мы. И функция великодушия, понимаемого как желание и добродетель, в том и состоит, чтобы стремиться и принуждать себя к этому. Великодушие есть желание любви, радости и разделенного чувства. Оно есть и сама радость, потому что великодушный человек радуется этому желанию и любит в себе, по меньшей мере, эту любовь к любви. Вспомним его чеканную формулировку: «Любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины» («Этика», III, «Определение аффектов», 6). Следовательно, любить любовь значит радоваться мысли, что она еще существует или может существовать, но также и стремиться к ее появлению, и это-то и есть великодушие. Быть великодушным, считаю я, это значит принуждать себя к любви и действовать соответствующим образом. Великодушие противостоит ненависти (а также презрению, зависти, гневу и, наверное, равнодушию) так же, как храбрость противостоит страху, твердость духа – бессилию, а свобода – рабству. Это еще не спасение, поскольку не ведет ни к благодати, ни к вечности, что не мешает всем этим добродетелям оставаться для нас главными. Они неразрывно связаны с тем, что Спиноза называет «правильным образом жизни», «правильным порядком», «предписанием разума» и «уважением к общему благу», то есть моралью («Этика», V, 10, схолия и IV, 37, схолия 1). Потому что нельзя жить, поднявшись над добром и злом. Потому что мораль уныния, мораль надсмотрщиков нам не подходит. Мы выбираем мораль великодушия, которая ведет к этике любви. «Поступать хорошо и получать удовольствие», – говорит Спиноза («Этика», IV, 50, схолия). Цель – любовь. Путь к цели – великодушие.

Если бы великодушие было абсолютным и универсальным, указывал Юм, нам не нужна была бы справедливость. Мы показали, что это действительно так. И наоборот, справедливость, даже воплощенная, не отменяет необходимости великодушия. Поэтому последнее имеет меньшее общественное значение, но с чисто человеческой точки зрения представляется мне гораздо более ценным.

Но к чему все эти сравнения, воскликнет читатель, если мы так мало способны и к тому и к другому! Все дело в этом самом «мало». Мало – не значит ничего. Сознавая его «малость», мы иногда испытываем желание хоть немножечко его увеличить. Ни одна добродетель не способна зародиться, если прежде не возникнет желания добродетели.

Что касается вопроса, является ли великодушие следствием естественного чувства, как полагал Юм, или оно – результат кропотливых усилий по выработке желания и любви к себе (в том числе путем имитации аффектов и сублимации побуждений, как могли бы считать Спиноза и Фрейд), то решать его антропологам, и с точки зрения морали он представляется нам малоинтересным. Было бы заблуждением выводить ценность добродетели из ее происхождения и на этом основании выхолащивать ее суть. Лично я убежден, что все они имеют естественное животное происхождение, то есть возникают из самых низов (в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие, ведь очевидно, что в материи и пустоте, из которой происходит все, включая животный мир, нет ни «верха», ни «низа»). Но это же означает, что добродетели возвышают нас, и поэтому все, что обратно добродетели, есть, вне всякого сомнения, форма низости.

Можно также сказать, что великодушие возвышает нас до других людей и до самих себя, освобождая от мелочности своего «я». Как назвать человека, в котором нет ни грана великодушия? Язык подсказывает нам множество эпитетов: низкий, трусливый, скаредный, подлый, скупой, жадный, эгоист, негодяй… Да мы все и есть такие, но – не всегда и не во всем. Великодушие – это то, что отделяет, а порой и освобождает нас от перечисленных качеств.

В заключение отметим, что великодушие, как и все прочие добродетели, имеет много лиц – как в отношении содержания, так и в названиях, которыми мы пользуемся для его обозначения. В сочетании с храбростью оно становится героизмом. В сочетании с состраданием – доброжелательностью. В сочетании с милосердием – снисходительностью. Но самое прекрасное из его имен – тайна, известная каждому: в сочетании с мягкостью оно становится добротой.

У сострадания плохая репутация. Мы терпеть не можем становиться его объектом, да и испытывать его не любим. Этим, в частности, сострадание отличается от великодушия. Сострадать – значит страдать с кем-то за компанию, а всякое страдание есть зло. Так с какой стати считать сострадание благом?

Но не будем торопиться. Заглянем в словарь. Он предложит нам список антонимов сострадания: суровость, жестокость, холодность, равнодушие, бессердечность, бесчувственность… Пожалуй, сострадание не так уж плохо, хотя бы рассуждая от обратного. Теперь посмотрим на синонимы. Первый из них, этимологический двойник сострадания, это симпатия (от греческого «сострадание»). Кажется, неплохая рекомендация. И все же, почему в наш век, когда симпатия играет столь важную роль, мы так плохо относимся к состраданию? Очевидно, дело в том, что добродетелям мы предпочитаем чувства. А ведь сострадание, и ниже я постараюсь это показать, принадлежит обеим сферам. Возможно, именно в этой двойственности кроется малая часть его слабости и большая – его силы.