Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

В своих «Лекциях о религиозной вере» Витгенштейн откладывает в сторону релевантность доказательств, когда дело доходит до понимания религиозных верований:

Предположим, что кто-то верит в Страшный Суд, а я нет. Означает ли это, что я верю в нечто противоположное, то есть верю в то, что такого просто не будет? Я бы сказал: «Вовсе нет, или не всегда так».

Предположим, что я говорю, что тело сгниет, а кто-то другой утверждает: «Нет. Частицы снова соберутся вместе через тысячу лет и произойдет Ваше воскрешение».

Если бы кто-нибудь спросил: Витгенштейн, ты веришь в это? то я бы сказал: «Нет» [883].

По-видимому, Витгенштейн не считал, что религиозные убеждения можно оценивать с точки зрения предсказания и подтверждения:

Даже смутно помня то, чему меня учили о Боге, я мог бы сказать: «Чем бы не являлась вера в Бога, это не может быть верой во что-то такое, что мы можем проверить или найти какие-то средства проверки». Вы можете сказать: «Это бессмыслица, потому что люди говорят, что они верят на основании свидетельства, или говорят, что они верят на основании религиозного опыта». Я бы на это ответил: «Один тот факт, что кто-то говорит, что они верят на основании свидетельства, еще не позволяет мне определить, могу ли я высказать о предложении “Бог существует”, что ваше свидетельство неудовлетворительно и недостаточно» [884].

На мой взгляд, одному из преданных поклонников и друзей Витгенштейна, Норману Малкольму, удалось приблизиться к точному описанию его позиции в «Воспоминаниях»:

Я считаю, что Витгенштейн в силу своего характера и опыта был подготовлен к восприятию идеи Бога-судьи и Спасителя.

Но любое космологическое понимание Божества на основе понятий причинности или бесконечности было для него невозможно. Он не принимал «доказательств» существования Бога и отвергал любые попытки дать религии рациональное обоснование. Когда однажды я процитировал ему высказывание Кьеркегора на этот счет: «Как может быть, чтобы Христос не существовал, если я знаю, что Он спас меня?» – Витгенштейн воскликнул: «Вот видишь! Здесь не надо ничего доказывать!». …Он очень высоко ценил труды Августина. Я не хочу, чтобы создалось впечатление, будто Витгенштейн принимал любую религиозную веру, – конечно, это было не так, – или что он был религиозным человеком. Но я думаю, что в нем присутствовало то, что можно назвать возможностью религии. Я считаю, что он смотрел на религию как на одну из «форм жизни», к которой он не был причастен, но которая вызывала у него симпатию и очень его интересовала [885].

Витгенштейн оказал сильное влияние на Элизабет Энском и Питера Гича, продолжавших заниматься традиционной католической теологией. Энтони Кенни под воздействием Витгенштейна отказался от религиозной веры [886]. Наибольшее влияние поздней философии Витгенштейна заметно в работах британских философов религии, в том числе Раша Риза, Сирила Барретта, Д. З. Филлипса, Б. Р. Тилмана, Питера Уинча, Фергуса Керра и Ф. Р. Холланда. Я схематично рассмотрю точку зрения Филлипса после того, как прокомментирую два аспекта, касающиеся места Витгенштейна в философии ХХ в.

Во-первых, поздняя философия Витгенштейна вышла на сцену, когда господствующая аналитическая философия Дж. Э. Мура и Бертрана Рассела начинала казаться бесплодной. Мур был образцовым философом во многих областях, особенно в своем пристальном аналитическом анализе моральных и перцептивных суждений. Но он также, по-видимому, не оставил нам структурированного мировоззрения или удовлетворительной системы взглядов. Гилберт Райл дал ему следующую характеристику:

Подобно Сократу, Мур был склонен считать, что его аналитические операции закончатся, если вообще закончатся, своего рода анализом или определениями составных понятий. Но, как и Сократ, он очень редко проводил такой анализ. Также и мы не научились у него набору подобных анализов. Он учил нас пытаться оценивать и тому, как надо оценивать силу выражений, от которых зависят философские вопросы. Не столь важно, что вместе со многими своими критиками и защитниками он не в полной мере понимал, что до оценки этих сил определения бесполезны, а после оценки в них уже нет смысла, за исключением сомнительной мнемонической пользы. В своей «Автобиографии» Мур радостно и без зависти провозглашает резкую переориентацию философских исследований и методов, проводимую Витгенштейном. Он понимал, без всяких обид, что этот прилив интереса был отливом от устья, из которого он так упорно черпал. Он не упоминает, и, вероятно, никогда бы сам не упомянул о том, насколько паруса Витгенштейна нуждались в судне и балласте, которые Мур обеспечил [887].

Кроме того, Мур работал в сфере философского анализа, которая казалась Витгенштейну запутанной.

У меня есть некоторые сомнения, стоит ли говорить еще об одном аспекте обаяния Витгенштейна, хотя я не первый, кто делает это. Очевидно, что Витгенштейн оказывал глубокое, харизматическое, личное влияние на многих из тех, кто был с ним знаком. И хотя его философия того времени была в целом не столь впечатляющей, как человек Витгенштейн зачаровывал. В своих воспоминаниях Малкольм предоставляет тому доказательства. Рассмотрим это более подробное описание Витгенштейна на заседании Венского кружка, с которого данная глава началась. Карнап пишет:

Когда я встретил Витгенштейна, я понял, что предостережения Шлика были полностью оправданы. Однако в его поведении не было ни тени высокомерия. В общем, он располагал к себе и был очень добр, но также чрезмерно чувствителен и склонен к раздражению. Все, что он говорил, всегда было интересным и стимулирующим… Его точка зрения и его отношение к людям и проблемам, даже к теоретическим проблемам, были гораздо более похожи на точку зрения и подход художника, чем ученого; можно даже сказать, напоминали точку зрения и подход религиозного пророка или провидца. Когда он начинал формулировать свое понимание какой-либо конкретной проблемы, мы часто чувствовали внутреннюю борьбу, которая происходила в нем в тот самый момент, борьбу, с помощью которой он пытался выйти из тьмы к свету в интенсивном и болезненном напряжении, которое даже проступало на его очень выразительном лице.

Когда, наконец, зачастую после длительных неослабных усилий, раздавался ответ, его слова представали перед нами как только что сотворенное произведение искусства или божественное откровение…У нас складывалось впечатление, будто бы озарение пришло к нему через божественное вдохновение, так что мы не могли избавиться от ощущения, что любой трезвый рациональный комментарий или анализ был бы профанацией [888].

Жизнь Витгенштейна стала предметом вызывавшей споры биографии и множества исследований [889].