Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Проблемы, с которыми сталкивается современная моральная теория, возникли в результате провала проекта Просвещения.

С одной стороны, индивидуальный моральный субъект, освобожденный от теократии и телеологии, воспринимает себя и воспринимается моральными философами как суверен в своем моральном авторитете. С другой стороны, унаследованные, частично преобразованные правила морали должны были приобрести новый статус, будучи лишены своего старого телеологического и даже более древнего категорического характера, который свойственен проявлению божественного закона. Если такие правила не могут обрести новый статус, при котором апелляция к ним становится рациональной, эта апелляция будет казаться просто инструментом индивидуальных желания и воли. Отсюда и давление с целью оправдать правила либо изобретением новой телеологии, либо нахождением для них некоторого нового категорического статуса. Первый проект обусловил важность утилитаризма; второй – важность кантианских попыток представить авторитет апелляции к моральным правилам результатом природы практического разума. Обе попытки, как я покажу, провалились; но в ходе этих попыток произошли как социальные, так и интеллектуальные преобразования [922].

Позднее Макинтайр доработал свою теорию, чтобы подобно Аристотелю сквозь призму телеологии укоренить добродетели в биологии [923]. Защита христианской веры и добродетели входит в основном в его философские изыскания в области истории и возможностей критического развития традиций [924].

Макинтайр утверждает, что для моральной когерентности и концептуальной прозрачности добродетелей необходима стабильная (но не статичная) традиция. Для него непосредственный интерес представляла его собственная традиция, христианство, и то, как она превратилась в рациональные размышления о добродетелях, практиках и природе Бога и мира:

То, что спрятало от наших глаз Просвещение и что теперь нужно восстановить, – это, я настаиваю, концепция рационального исследования, воплощенного в традиции, концепция, согласно которой сами стандарты рационального обоснования являются плодом и частью истории, в которой они оправданы тем, что они преодолевают ограничения и предлагают способы устранения недостатков своих предшественников в истории этой же традиции [925].

Одним из выводов, к которым Макинтайр приходит, стала положительная оценка философии, развиваемой изнутри и сквозь призму религиозной традиции:

Каждая традиция воплощается в том или ином наборе высказываний и действий и, тем самым, во всех особенностях какого-то конкретного языка и культуры. Изобретение, разработка и модификация понятий, в которых и те, кто основали традицию, и те, кто ее наследуют, данную традицию понимают, – это неизбежно понятия, сформированные в каком-то одном языке, а не другом…Предполагаемая здесь концепция языка – это концепция языка в том виде, как он используется в конкретном сообществе, живущем в определенное время и в определенном месте, с определенными общими убеждениями, институтами и практиками [926].

Но насколько далеко заходит Макинтайр в своем акценте на традиции и языке? Подчиняет ли он историческому контексту не только доказательство и обоснование, но и истину? На этот счет Макинтайр утверждает, что истина – нечто, выходящее за рамки традиции; традиции могут стремиться к истине:

Неявным образом в рациональности подобного исследования на самом деле содержится представление об окончательной истине, то есть о таком отношении разума к своим объектам, при котором последние полностью адекватны возможностям этого разума. Но всякое представление о том, что в данном состоянии разум может собственными силами знать, что его знания адекватны, исключается; с этой точки зрения, определенной традицией, Абсолютное знание гегелевской системы является химерой [927].

Макинтайр настаивает на таком подходе к философским аргументам в пользу истин о Боге, мире и так далее, который был бы более внимательным к истории. Следовательно, этот рациональный мотив исследования может проявляться в том, как с течением времени оно решает возникающие философские проблемы (например, как переход от аристотелевской науки к современной науке отразился на христианстве?). «Рациональность определенного традицией и определяющего традицию исследования – это главным и неотъемлемым образом вопрос прогресса, который это исследование достигает в ходе ряда определенного типа этапов. Каждая такая форма исследования рождается из условия чистой исторической случайности и начинается с этого условия, с убеждений, институтов и практик того или иного сообщества, образующих некую данность» [928]. Как отмечалось ранее, в настоящее время Макинтайр ратует за восстановление аргументированной (немеханистической) телеологии, которая будет поддерживать и совершенствовать традиционные добродетели.

Внимания заслуживает еще один аспект философии Макинтайра. Неотъемлемой частью его положительной оценки традиции является представление о незаменимости исторических нарративов.

…Человек в своих действиях, на практике и в своих вымыслах представляет животное, которое повествует истории. Истории, которые он рассказывает, устремляются к истине только по ходу развертывания его собственной истории. Но ключевым вопросом для человека является не вопрос о своем собственном авторстве; я могу ответить на вопрос: «Что я должен делать?», если я могу ответить на предшествующий вопрос: «В какого рода истории я могу обнаружить себя в качестве ее части?» Мы являемся частью человеческого общества, играя роли одного или более характеров – роли, которые были лишь очерчены, – и мы должны понять эти характеры для того, чтобы понять, как другие реагируют на нас и как нам реагировать на них.

..Лишите детей историй, и вы оставите их без сценария, крайне неуверенными как в действиях, так и в словах. Так что не существует другого способа приобретения понимания любого общества, включая наше собственное, кроме освоения множества историй, которые составляют исходный драматический ресурс общества. Мифология, в ее исходном смысле, есть сердцевина вещей. Прав был Вико и прав был Джойс. Это же можно сказать о моральной традиции, простирающейся от героического общества до ее средневековых наследников, согласно которой обращение к историям является ключевой частью воспитания в нас добродетелей [929].

Такой акцент на историческом повествовании породил масштабное течение в этике. В нарративной этике моральное сознание вовсе не похоже на утилитаризм Милля или категорический императив Канта. Напротив, нравственная жизнь оценивается в конкретных исторических условиях и по отношению к жизни, а не к абстрактным принципам [930]: