Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Ибо эта высочайшая мудрость в соединении с благостью, не менее бесконечной, нежели сама мудрость, не может не избирать наилучшего. Потому что как меньшее зло есть в некотором роде добро, так и меньшее добро есть в некотором роде зло, если оно полагает препятствие для появления большого добра; и можно было бы нечто исправить в действиях Бога, если бы было средство сделать это. И как в математике, когда нет ни максимума, ни минимума, или вообще нет ничего определенного, все становится равным, или, когда и это невозможно, уже нет совсем ничего, так и в отношении к совершеннейшей мудрости, которая не менее правильна, чем математика, можно сказать, что если бы не было наилучшего ( optimum ) мира среди всех возможных миров, то Бог не призвал бы к бытию никакого. Я называю миром все следствия и всю совокупность существующих вещей, чтобы уже нельзя было утверждать, будто могут существовать еще многие миры в разные времена и в разных местах. Потому что все их в совокупности следует считать за один мир, или, если угодно, за один универсум. И когда все времена и все места в этом универсуме будут наполнены, все же остается верным, что их можно было бы наполнить бесконечно разнообразными способами и что существует бесконечное число возможных миров, из которых Бог необходимо избрал наилучший, потому что Он все производит по требованию высочайшего разума [348].

Другой важный момент лейбницевской теодицеи состоит в том, что он апеллирует к большему благу, в виду которого существующее зло допущено Богом для того, чтобы сотворить наилучшее:

Справедливо то, что можно вообразить себе возможные миры, где нет греха и несчастий, и в них можно устроить все, как в утопических романах… Эти миры в отношении блага будут гораздо ниже нашего. Я не могу показать вам этого в деталях, потому что могу ли я знать и могу ли я представить бесконечное число миров и сравнить их друг с другом? Но вы должны признать это вместе со мной ab effectu, потому что Бог избрал этот мир таким, каков он есть. Мы знаем также, что зло часто служит причиной добра, которого не было бы без этого зла. Часто даже двойное зло дает бытие одному великому добру [349].

Теодицея Лейбница стала знаменитой мишенью вольтеровской сатиры в «Кандиде» (1759), где ее герой, добрый и честный Кандид сталкивается с ужасами войны, убийством, страшным землетрясением и т. п. Его наставник, доктор Панглосс, последователь Лейбница, наставляет Кандида, что несмотря на все неприятности «все к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров».

Полномасштабную оценку лейбницевской теодицеи невозможно осуществить в ограниченных рамках нашей книги, тем не менее, приведу несколько дополнительных замечаний. Современная философия религии поставила под сомнение последовательность теории лучшего из возможных миров, указывая на то, что она столь же абсурдна, сколь и концепция самого большого числа. В самом деле, любой мир, который Вы можете себе представить величайшим (триллион счастливых людей) может быть превзойден (два триллиона счастливых людей). Р. М. Адамс продемонстрировал, что Божественная благодать допускает творение миров, подобных нашему, где мы менее совершенные. Еще до подобной современной критики Аквинат отрицал возможность существования наилучшего из возможных миров. Тем не менее, лейбницевский взгляд на Божественное совершенство сегодня имеет своих защитников как среди атеистов, так и теистов и агностиков. И если кто-то действительно обращает проблему зла против лейбницевской концепции совершенства и наилучшего из миров, он подходит к проблеме зла в самых сложных условиях. Как таковая, лейбницевская теодицея в случае успеха была бы более значительным достижением, чем если бы кто-то должен был успешно доказать, что для всеблагого Бога допустимо создать и позволить продление существования нашего космоса [350].

Другие важные темы, которые необходимо отметить в связи с лейбницевской теодицеей, касаются соединения смирения и решимости: его спокойное смирение с прошлыми бедами и его нравственная решимость, направленная на предотвращение будущих несчастий. Одной из опасностей теодицеи является то, что если защищать взгляд, что прошлые несчастья были допустимыми (это не является несовместимым с благостью Бога, поскольку Бог попустил их), то тогда нет оснований для предотвращения будущих зол. В этом отношении Лейбниц настаивает на нашей нравственной ценности в стремлении к благу:

Чтобы действовать так, как того требует любовь к Богу, недостаточно обладать терпением, но нужно быть действительно удовлетворенным всем тем, что произошло с нами по Его воле.

Я говорю про такое согласие, имея в виду прошлое. Ибо, что касается будущего, нет нужды быть квиетистом и смешно, сложа руки, ожидать, что сделает Бог (по софизму, который древние называли logon aergon, «ленивый разум»), а следует действовать сообразно предполагаемой воле Бога, насколько мы можем судить о ней, стараясь изо всех наших сил способствовать общему благу и, в частности, украшая и совершенствуя то, что касается нас самих, что близко нам и, так сказать, по нам [351].

В защиту лейбницевской позиции можно сказать еще следующее. Его можно понять в том смысле, что он кладет основание надежды на превалирующую силу добра. Если некто теряет надежду на превосходство добра и достижимость справедливости, то он может просто быть отважным и неунывающим в поисках добра и справедливости. Существует также тенденция уступать силам, которые кто-нибудь считает неизбежными и чудовищными [352]. В той мере, в какой лейбницевская надежда может иметь мелиоративное и гальванизирующее воздействие, усиливающее решимость нравственного поступка, в его теодицеи можно видеть скорее инструмент справедливости, чем приспособление к несправедливости. Не так давно Терри Пинкард предложил следующее умеренное возражение вольтеровской критике Лейбница:

Великое лиссабонское землетрясение (случившееся 1 ноября, в день Всех Святых, 1755 г., унесшее 30 тысяч жизней)… побудило Вольтера к написанию сатирического памфлета по этому поводу (лейбницевской теодицеи) в виде романа «Кандид». После этого стало все более и более затруднительным утверждать, что все в мире находится в должном порядке, в каком ему положено было быть. Однако в этом (лейбницевском) направлении мысли было нечто большее, чем просто неглубокие утверждения, что мир был таким, каким ему должно было быть. Поиск Божественного совершенства в мире подразумевает размышление о Божественной любви к миру, которая, в свою очередь, постепенно начинала подрывать мрачную картину человеческой природы, представленную некоторыми христианскими мыслителями (в частности, кальвинистами) в пользу взгляда, предполагающего, что наличие в мире несовершенств может быть своего рода искуплением грехов уже здесь и сейчас, а не после смерти [353].