Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

В качестве ответа я бы выдвинул предположение, что такое взвешенное и детальное умозаключение встречается редко. Наоборот, я думаю, что наше мышление часто осуществляется в опоре на предположенные общепринятые верования (или допущения) относительно нас самих и мира и что доказательство подобного рода верований является многообразным и кумулятивным. Далее, я полагаю, что тот род мышления, который Юм описывает в этом отрывке с проверкой на весах, сам имеет место внутри более широкого видения космоса, например, научного или экономического взгляда на мир, который дает нам пример схемы, построенной на квалифицировании, взвешивании и измерении.

Теперь приведем некоторые дополнительные ответы на возражения Филона, развитые в «Диалогах» или в последующих ответах Юму.

Ответ на проблему неподобия.Думаю, что в клеанфовском ответе Филону есть многое, достойное внимания. «Конечно, оно было бы принято очень дурно, сказал Клеанф, и меня вполне заслуженно стали бы порицать и ненавидеть, если бы я допускал, что доказательства бытия Бога сводятся не более как к догадке или предположению. Но разве общее приспособление средств к целям в доме так мало сходно с подобным же приспособлением во вселенной? А экономность целевых причин? А порядок, соразмерность и устройство каждой части?» [451]Клеанф утверждает, что филоновский скептицизм должен включать в себя отрицание того, о чем большинство людей могло бы заключить как о ясном свидетельстве наличия замысла и мышления. Клеанфовское сравнение космоса с членораздельной речью (в ранее цитированном отрывке) является, полагаю, мощной аналогией [452]. Уподобление космоса голосу приводит на память имевшую место в начале Нового времени идею о том, что космос подобен книге [453].

Ответ на проблему уникальности.Приводились доводы, что если к юмовскому возражению подойти со всей серьезностью, то современная астрофизика как наука не могла бы иметь места. Космология Большого взрыва, кажется, не страшится того, что наш универсум является единственным нами воспринимаемым; более того, похоже, вызывает мало беспокойства научное применение аналогий или апелляция к сходству, когда это переносится на космос как целое. Ричард Суинберн отвечает на возражение от уникальности следующим образом;

Время от времени разные авторы говорят нам о том, что мы не можем делать какие-либо умозаключения относительно происхождения и развития вселенной, поскольку она (логически или фактически) единственная вселенная, о которой мы знаем, а рациональное исследование может завершиться умозаключением только относительно объектов, принадлежащих определенному роду, например, можно рассуждать о том, что случится с этим куском железа, только потому, что существуют другие куски железа, изменения которых можно изучить. Это возражение имеет неожиданное и для большинства этих авторов неприятное следствие, состоящее в том, что физическая космология не может достичь обоснованных выводов относительно таких вещей, как размер, возраст, протяженность и плотность вселенной, взятой как целое (потому что она – единственная вселенная, о которой нам известно), а также что физическая антропология не может делать умозаключения относительно происхождения и развития человека как вида (потому что, насколько нам известно, этот вид – единственный в своем роде). Неубедительность этих следствий заставляет нас усомниться в справедливости данного возражения, которое и в самом деле совершенно ошибочно [454].

Ответ на проблему альтернативных возможностей.По меньшей мере два вида рассуждения заслуживают рассмотрения. Первое включает в себя построение более полной картины гипотезы замысла, подчеркивая ее радикальное отличие от космологий, не признающих замысел. Клеанф мог упрощать гипотезу замысла, прибегая к объяснению существования божественного (или всемогущего) Существа, действующего целенаправленно. Интенциональные объяснения имеют своим достоинством понимание определенного положения дел в свете доброго намерения: например, объяснение того, что Вы пишете книгу, заключается в том, что Вы верите, что это хорошо. Более того, намерения это не просто (выражаясь юмовским языком) «незначительные колебания мозга». Это так лишь отчасти, поскольку наши намерения не являются физическими (или так это можно аргументировать). Сам Юм полагал, что акт воли не является физическим. Но «колебания мозга» не являются, в обычных условиях, интенциями или интенциональными. Также есть нечто необычное в филоновском описании мышления (разума и замысла) как «столь незначительного», «столь слабого» и «столь ограниченного». Неужели в нашем мышлении есть такая внутренняя ущербность? Возможно, мысль людей и живых существ мимолетна, слаба, ограничена и случайна, но в гипотезе о возможной причине или объяснении космоса на каком основании мы должны принять, что в высшей степени великая целенаправленная или мыслящая деятельность должна быть ущербной, слабой или ограниченной в своей целенаправленности или мысли? Действительно, хотя биология может делать возможным наше мышление (как полагал Юм), это обстоятельство также (как думал Юм) ограничивает или угрожает нашему мышлению (см. взгляды Юма об абсолютном уничтожении личности, рассматриваемые далее в этой главе). Существо, превосходящее биологию и физическую структуру космоса (насколько мы ее знаем), может иметь неограниченные возможности мышления, разума и замысла. Что Филон не принимает во внимание, так это то, что понимание мира с точки зрения направленности предполагает благость космоса как одну из причин, объясняющих его существование [455]. Обращение к целенаправленности при объяснении существующего положения дел не является просто одним объяснением наряду с другими. Скорее, оно стоит особняком как точка зрения, укорененная в понятии ценности, и, как таковое, оно глубоко отличается от объяснений, данных другими участниками. Юм пишет:

Мысль, замысел, интеллект, обнаруживаемые нами в людях и других живых существах, – все это не что иное, как один из принципов, одно из начал вселенной, так же как тепло или холод, притяжение или отталкивание и сотни других явлений, ежедневно наблюдаемых нами. Это действующая причина, при помощи которой, как мы видим, одна какая-нибудь часть природы производит изменения в других. Но разве мы вправе умозаключать от части к целому? Разве огромное несоответствие между ними не препятствует такому сравнению и заключению? Разве можем мы, наблюдая рост волоса, узнать что-либо о происхождении человека? Или же, зная, хотя бы и в совершенстве, как распускается лист, разве смогли бы мы узнать отсюда что-нибудь о произрастании дерева? [456]