Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Чтобы избежать обвинения в уклонении от ответа (а равно и усвоить доверительное отношение к тексту), юмовскую аргументацию лучше понять в следующем смысле: доказательство, поддерживающее сообщение о чуде, всегда будет перевешено доказательством, свидетельствующим против него. Это истинно, как доказывает Юм, поскольку мы можем легко объяснить, почему сообщения о чудесах могли быть созданы и иметь широкое хождение; вера в чудеса вызывается суетностью, невежеством, страхом и любовью к удивительному и сверхъестественному. Таким образом понятая юмовская критика чудес не уходит от ответа, но чтобы она стала убедительной (или более убедительной), как я полагаю, доминирующий натуралистический взгляд Юма нуждается в более ясном выражении. Я лишь кратко рассмотрю это предложение.

Если некто исходит из предшествующей философской рефлексии, соединенной с классической формой теизма, согласно которой Бог есть всемогущий, всеведущий и всеблагой, то он будет более открытым для признания чудес, чем тот, кто вместо этого полагает, что, возможно, теизм ошибочен. Если теизм является живой, приемлемой гипотезой (как это было для юмовского современника Батлера), то можно заключить, что благой Бог имел определенную причину открыться чудесным образом в истории. Это положение можно усилить тем, что отношение с Богом – это благо, или что божественное спасение является необходимым и т. д. В направлении, по которому идет Юм в своей аргументации против чудес, теизму остается очень малое место при объяснении событий любого рода. Рассмотрим пример, использованный Юмом, в котором происходит сверхъестественное событие, однако предположено не признавать теистического объяснения:

Ибо вообще я допускаю возможность чудес, или нарушений обычного порядка природы, доказуемых с помощью свидетельств людей, хотя, быть может, во всей истории не найти примера подобного чуда. Предположим, например, что показания всех авторов всех национальностей сходятся в том, что 1 января 1600 г. воцарилась полная тьма, окутывавшая всю землю в течение недели. Предположим, что предание об этом необычном явлении еще сильно и живо среди народа, что все путешественники, возвращающиеся из чужих стран, привозят известия о нем, ни в чем не разнящиеся и не противоречащие друг другу: очевидно, что современные нам философы, вместо того чтобы сомневаться в этом факте, должны признать его достоверным и искать причины, которые его породили. Разложение, порча, разрушение в природе – все это явления, правдоподобные в силу многих аналогий, так что всякий факт, ведущий к подобной катастрофе, может быть удостоверен посредством свидетельств людей, если эти свидетельства очень многочисленны и однообразны 95.

Событие, как оно описано, не дает никакого ключа к тому, как бы оно могло служить божественной цели. Полная тьма (возможно, символ религиозного предрассудка?) представляется пригодной для натуралистической трактовки в качестве определенного события, из теистической же перспективы представляется случайной и бессмысленной. В другом месте Юм предлагает описание исцеления, что обычно ближе ассоциируется с чудом; однако просто экстраординарные события, такие как наблюдаемое солнечное затмение без видимых причин, были бы религиозными аномалиями. Рассказы о распятии и воскресении Христа включают в себя и экстраординарные события (Мф. 27:51–53), но их лучше понимать как часть повествования, имеющая нравственную и религиозную ценность, – то есть, эти события описаны не для любопытства или научного исследования, но для спасения.

Я полагаю, что юмовскую критику сверхъестественного лучше понимать в качестве составной части его более широкой защиты натурализма, что может быть знаком не слабости, но силы его позиции. Я полагаю, что оценки юмовских взглядов по другим вопросам (сомнения в жизни после смерти, суициде) подобным образом обретают силу, если рассматриваются в качестве составных частей его общего натурализма [469].

Юмовская работа «Естественная история религии» начинается с описания первоначальной человеческой религии как всеобщего политеизма: «То, что около 1700 лет назад все человечество исповедовало политеизм, – факт неоспоримый» [470]. Об этом с очевидностью свидетельствует то, «что нам известно относительно взглядов и мнений варварских народов. Все дикие племена Америки, Африки и Азии придерживаются идолопоклонства; нет ни одного исключения из данного правила» [471]. У нас также есть «мифы», или первоначальные политеистические повествования Европы. Но не менее важно, продолжает Юм, у нас есть основание полагать, что политеизм мог оказаться более очевидным, чем монотеизм.

В то время как «дела природы» предполагают единственного автора, рассмотрение «различных и разнообразных событий человеческой жизни неизбежно ведет нас к политеизму» [472]. Из-за отсутствия единого организующего принципа в природе признается множество творцов. Также Юм полагает, что главной причиной первоначальной политеистической религии является страх и надежда, страх перед неизвестным и надежда на обретение убежища.

Как отмечалось в начале этой главы, Юм был хорошо знаком со знаменитым трудом Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Подобно Юму, Гиббон оспаривал достоверность раннехристианских исторических сочинений. В вызвавшей жаркие споры главе «Расцвет варварства и религия» из книги Гиббона Юм смог найти поддержку своему собственному анализу. Главный тезис, который Гиббон (как и Юм) стремится доказать, что возникновение и продолжительную силу религии следует объяснять иными причинами, нежели тем, что религия в действительности истинна.

Во всей его «Естественной истории» и в некоторых других источниках Юм выделяет Божественный атрибут бытия «невидимости». Бог есть «невидимая разумная сила»; «мы прослеживаем следы невидимой силы». В других местах Юм отсылает к «невидимым областям или миру духов» и к «невидимости и непостижимости

Божества». Связь между невидимостью и непознаваемостью может говорить о том, что Юм развивает вспомогательный аргумент против теизма – а именно, что понятие невидимого интеллекта или силы является бессмысленным. Но для Юма постижимость того, что существуют объекты, являющиеся непротяженными и, следовательно, невидимыми – не была пустой возможностью. В «Трактате» Юм пишет:

Положение это состоит в следующем: объект может существовать и тем не менее не находиться нигде ; я утверждаю, что это не только возможно, но что большая часть вещей существует и должна существовать таким образом. Можно сказать, что объект не находится нигде, когда его части не расположены по отношению друг к другу так, чтобы образовать некоторую фигуру или некоторую величину, целое же не расположено по отношению к другим телам так, чтобы соответствовать нашим представлениям о смежности или расстоянии. Но очевидно, что так и обстоит дело со всеми нашими восприятиями и объектами, за исключением восприятий и объектов зрения и осязания. Моральное размышление не может быть помещено направо или налево от аффекта, а запах или звук не может обладать круглой или квадратной фигурой 100.