Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Милль берет главный аргумент теистов, с помощью которого они доказывают существование загробной жизни (мир сам по себе несправедлив, так что Бог является гарантом загробной жизни), и использует его, чтобы опровергнуть классический теизм. (Что-то в этом напоминает юмовского Филона, использующего представление Демея о мире против теизма самого Демея). Одно из следствий мировоззрения Милля заключается в том, что природу нужно осуждать – не в том смысле, будто бы Милль винит природу за ее характер и законы, а в том, что он считает природу (по крайней мере иногда) равной по отвратительности человеческой греховности:

Строго говоря, все то, за причинение чего друг другу людей вешали или заключали в тюрьму, является повседневной деятельностью природы. Каждое живое существо природа однажды убивает (согласно человеческим законам, убийство – самое преступное деяние), предварительно подвергнув таким пыткам, каким способны подвергнуть своих живых собратьев только самые ужасные чудовища, о которых мы когда-либо читали… Природа пронзает людей, ломает их, как на колесе, бросает на съедение диким зверям, сжигает до смерти, давит камнями, как первого христианского мученика, морит голодом, замораживает холодом, травит быстрым или медленным ядом своих испарений и имеет в запасе сотни других ужасных смертей, таких, превзойти которые изощренная жестокость Набиса или Домициана никогда бы не смогла. Все это природа делает, высокомерно пренебрегая и милосердием, и справедливостью и обрушивая свои стрелы без разбора как на самых лучших и благородных, так и на самых подлых и дурных, на тех, кто занимается высоким и достойным делом, а зачастую и непосредственно за самые благородные поступки, а мы даже готовы вообразить, что все это дается в наказание за них. Она без угрызений косит как тех, от кого зависит благополучие целых народов, возможно, будущее человечества, так и тех, смерть которых – облегчение для них же самих или благословение для тех, кто находится под их тлетворным влиянием. Так природа обходится с жизнью. Даже тогда, когда она не собирается убивать, она точно так же пытает из шалости [586].

Я выскажу три наблюдения. Во-первых, миллевская трактовка природы подкреплялась изображением страданий и борьбы, зафиксированным Чарлзом Дарвином. Однако Милль только частично опирался на дарвиновскую теорию эволюции – по этическим причинам, которые будут обозначены ниже. Отчасти проблема обусловлена затруднительным положением, в котором оказался Милль, «обвиняя» природу за зло, но также считая, что мы сами, с нашими способностями моральной оценки и познания, являемся продуктом природы. Если природа – серийный палач-убийца, то как можно полагать, что «она» дала нам какую бы то ни было нравственность или способность к такого рода осуждению? [587]

Во-вторых, природа, по мнению Милля, никоим образом не может быть источником моральных норм. Учитывая его понимание природы, следует вздохнуть с облегчением, что он не считает ее учителем нравственности. Но все же в девятой главе я рассмотрю ряд современных экологических концепций, которые предлагают более позитивный взгляд на благость природы.

В-третьих, может возникнуть вопрос, почему Милль устанавливает для теизма столь высокую планку. Должен ли всеблагой Творец управлять миром таким образом, чтобы существовала точная пропорция между добродетелью и счастьем («совершенный нравоучительный роман»)? Если творениям дана подлинная свобода и взаимная зависимость, в результате чего благополучие одного человека зависит от обязанностей других людей, трудно представить себе, что Бог должен исправлять или определять исход каждого действия без постоянных чудес, без постоянного состояния спасения, которое, по-видимому, подорвало бы представление об устойчивом природном мире. (Подробнее об этой проблеме будет сказано в Главе IX).

Милль не до конца освободился от пережитков религии своего века. Частично источник его симпатии к религии может лежать в том, что он высоко ценил Вордсворта и Кольриджа. В конечном счете Милль занял более примирительную позицию, чем Бентам. Он признает, что хотя вера в загробную жизнь и не является существенным признаком нравственной мотивации, ее реальность желательна по крайней мере для некоторых [588]. Он также считает, что атеизм нельзя доказательно обосновать, учитывая, что имеются определенные свидетельства в пользу наличия замысла в мире. Стоит процитировать его вывод относительно теизма. Обратим внимание на в некоторой степени правовой тон манеры письма:

Результаты предварительного изучения свидетельств в пользу Теизма и свидетельств (в рамках теизма) в пользу Откровения, показывают, что рациональный подход мыслящего ума к сверхъестественному, будь то в природе или в откровенной религии, предполагает скептицизм, отличный от веры, с одной стороны, и от атеизма – с другой, при этом под атеизмом имеются в виду как отрицательные, так и положительные формы неверия в Бога, т. е. не только догматическое отрицание Его существования, но и отрицание того, что есть какие-либо свидетельства в пользу или против этого, что на практике фактически равносильно первому, как будто бы существование Бога было опровергнуто. Если мы правы в своих выводах, к которым нас привели предварительные исследования, свидетельства есть, но их недостаточно для доказательства, и в сумме они дают только небольшую степень вероятности. Показания, основанные на этих свидетельствах, указывают на творение, но только не вселенной, а лишь царящего в ней порядка, заданного мыслящим Умом, власть которого над материей не была абсолютной, любовь которого к своим творениям не была Его единственным движущим мотивом, но который, тем не менее, желал им добра. Необходимо полностью избавиться от представления о промыслительном управлении всемогущего Существа во благо Его творений. Даже длительное существование Творца не гарантирует того, что Сам он не подвластен закону смерти, которому подвержены земные существа, поскольку условия, создающие эту подверженность, где бы она ни проявлялась, сотворены Им. Предположение о том, что это Существо, не будучи всемогущим, могло создать механизм, далекий от Его замысла и требующий время от времени вмешательства Творца, само по себе не является ни абсурдным, ни невозможным, хотя ни в одном из предполагаемых случаев подобного вмешательства нет достаточных для доказательства данных; оно остается только возможностью, о которой задумываются те, кому комфортно считать, что источником благ, снискать которые обычный человек не в силах, являются не исключительные физические способности человека, а дары сверхчеловеческого разума, постоянно заботящегося о людях. Возможность жизни после смерти покоится на тех же основаниях – на милости, которую это могущественное Существо, желающее человечеству добра, способно оказывать и которую, если якобы ниспосланное Им откровение на самом деле было ниспослано, оно в действительности обещало. Таким образом, вся сфера сверхъестественного переносится из области веры в область простой надежды, и, скорее всего, ситуация не изменится, потому что вряд ли можно ожидать, что будут найдены прямые доказательства непосредственного вмешательства Божественной милости в человеческую судьбу или что будут обнаружены какие-либо основания считать, что реализация человеческих надежд по этому поводу выходит за рамки возможности [589].