Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

У Милля, как и у Бентама, мы сталкиваемся с формальным анализом религии, аналогичным судебному разбирательству. Милль оценивает деятельность сверхъестественной власти так же, как можно оценивать деятельность государственных чиновников, управляющих народами. И хотя полагающаяся на фактические данные философия Милля сохраняла возможность умеренного, деистического понятия Бога, то последующая наука XIX в. постепенно избавится от этой точки зрения.

Прежде чем перейти к науке и религии, я кратко отмечу опасения, которые у Милля вызывало представление Юма о чудесах. Милль полагал, что Юм безосновательно опровергал верующих в чудеса. В «Системе логики» Милль подчеркивает ключевую роль исходных допущений в оценке доказательства:

Таким образом, все, что доказал Юм (и надо признать, что это он доказал), состоит в следующем: никакие доказательства (по крайней мере, при настоящем несовершенном состоянии наших знаний об естественных факторах, при котором всегда можно думать, что какое-либо из физических предыдущих ускользнуло от нашего внимания) не могут доказать чуда тому, кто раньше не верил в существо или существа, обладающие сверхъестественной силой, или кто считает несомненным, что характер признаваемого им существа не вяжется с тем, чтобы это существо нашло нужным проявить свое вмешательство в данном частном случае.

Если мы уже ранее не верили в существование сверхъестественных факторов, то их не докажет нам никакое чудо. Само чудо, рассматриваемое лишь как необычайный факт, может быть достаточно удостоверено нашими чувствами или свидетельством других лиц. Но никогда нельзя доказать, что это – чудо: всегда остается возможной еще другая гипотеза: а именно, что данный факт есть результат какой-либо неизвестной естественной причины. Для такой гипотезы нельзя найти столь полного опровержения, чтобы не оставалось ничего другого, как только допустить существование и вмешательство сверхъестественного существа. С другой стороны, люди, уже верящие в подобное существо, могут выбирать между двумя гипотезами: между сверхъестественным и неизвестным естественным факторами, и им приходится обсуждать вопрос о том, какая из этих двух гипотез наиболее вероятна в данном частном случае. При составлении такого суждения важным элементом вопроса должно быть соответствие результата с законами предполагаемого деятеля, т. е. с характером божества, как мы его себе представляем [590].

Я полагаю, что эти наблюдения Милля частично оправдывают высказанное в третьей и четвертой главах предположение о важности оценки натурализма и философских концепций Бога в их многогранности и полноте. Милль не был защитником сверхъестественных чудес, он всего лишь считал, что опровержение чудесного нужно разрабатывать в рамках общей терминологии и аргументации натурализма.

Современная история науки рисует сложную картину взаимоотношений между религией и наукой. Теперь положение о том, что они конфликтуют, кажется не таким уж бесспорным [591]. Как бы то ни было, XIX в. известен примерами философов, считавших, что более сильная ориентация на науку исключила бы религиозные идеалы. Судя по всему, наука XIX в. иногда не столько противоречила религии, сколько ставила под вопрос ее необходимость. Яркий пример того – дарвиновская теория эволюции, несмотря на то, что она, конечно, подрывала буквальное прочтение книги Бытия и подкрепляла миллевское понимание природы как жестокой и неподвластной провидению.

В «Происхождении видов» (1859) Чарлз Дарвин предложил картину естественного развития, по-видимому, противоречащую преобладавшему религиозному представлению, согласно которому виды, в том числе человек, были сотворены Богом по отдельности. Дарвин считал, что жизнь эволюционировала или произошла от общего предка, – эту точку зрения он впоследствии отчетливо высказал в книге «Происхождении человека» (1871). Безусловно, утверждения о естественном развитие жизни посредством видоизменения встречались и ранее. Намек на это можно обнаружить в Древней Греции (Фалес, Анаксимандр), в Средневековье (Григорий Нисский, Августин) и в Новое время (Лейбниц, вероятно, Юм). Жан Батист Ламарк (1744–1829) разработал биологическую теорию, но не смог найти соответствующий способ или механизм наследования. Но в трудах Дарвина, отличавшихся более продуманной биологией, эволюция получила (или начала получать) прочное, рациональное обоснование.

Трактовка дарвиновской теории как совместимой с теизмом не беспочвенна. В конце концов сам Дарвин утверждал, что обнаруженные им законы показывают нам способ божественного творения. Можно даже увидеть ослабленную, утилитарную теодицею в его биологии, согласно которой «смерть, голод, насилие и скрытая война природы» способствуют «наивысшему благу, которое мы только можем себе представить, – возникновению высших животных… Существование таких законов должно возвысить наше представление о силе всеведущего Творца» [592]. Слово «творение» часто встречается на всем протяжении «Происхождения видов» – более ста раз. Кроме того, книга открывается цитатой из Фрэнсиса Бэкона, восхваляющей изучение божественного творения, и еще одним теистическим пассажем. Некоторые известные англикане и представители других конфессий встретили теорию Дарвина с одобрением, полагая, что она открывает нам более масштабный, непрерывный процесс божественного творчества (Чарлз Кингсли, Обри Мор и Фредерик Темпл, архиепископ Кентерберийский).

Но в дарвиновской теории в действительности популяризировался образ природы с окровавленными клыками и когтями. На самом ли деле природа – творение всеблагого Бога? Говоря об эволюции, трудно связывать происхождение зла с первоначальным свободным актом отпадения от Бога, совершенным первыми людьми. Кроме того, часто считалось, что теория Дарвина оспаривает аргумент от замысла. Пейли утверждал, что устройство и функционирование природы свидетельствуют о существовании Бога точно так же, как часы свидетельствует о существовании часовщика [593]. Дарвиновское представление о биологической изменчивости, по-видимому, не нуждается в специальном божественном проектировании. Сам Дарвин постепенно отказывался от теизма и становился на позиции агностицизма [594]. Также считали себя агностиками и два известных философа, поддерживавших теорию Дарвина: Герберт Спенсер (1820–1903), автор афоризма: «выживание наиболее приспособленных» [595], и Томас Хаксли (1825–1895), получивший прозвище «бульдог Дарвина» за свои полемические, популярные выступления в защиту Дарвина. В каком-то смысле Дарвин подкрепил биологией юмовский проект нетеистического развития жизни, предложенный в четвертой главе его «Диалогов». Ричард Докинз, современный дарвинист, следующим образом резюмирует значение Дарвина: «Дарвин дал нам возможность быть рациональными атеистами» [596].