Карл Кантор - Тринадцатый апостол

Единственное оправдание – дорогая мама Альсандра Альсеевна, «Вселенная вся семьею засеяна» – и в Германии, и в Америке и в Сахаре.

Христос так и говорил: идите за Мной и оставьте семью, родную мать, отца ради любви к Богу, любви всечеловеческой. Казалось бы, после семьи и заходить ни к кому не следует. А он не утерпел и заскочил к первым окололитературным знакомым. Какие теперь они, если они еще живы:

А дальше слова покаяния, напоминающие его «Mea culpa!» в поэме «Война и м1р»:

Маяковский предстает в этих строках двуликим. Он ненавидит мещанство, обывательщину, обыденщину, но в нем самом притаился мещанин, приобретатель. Он ненавидит себя за это, старается преодолеть в себе эту заразу, ибо Лиля, его возлюбленная, двурушничая, осуждая поэта за его неравнодушие к «красивой жизни», требует от Маяковского самой дорогой парфюмерии, модной одежды – из Парижа, из Парижа!! И если б только это. Она требовала у поэта привезти ей из Парижа то, что в те годы было редкостью даже у начальства. «Очень хочется автомобильчик. Привези пожалуйста!.. Только купить надо непременно Форд последнего выпуска на усиленных покрышках-баллонах; с полным комплектом всех инструментов и возможно большим количеством запасных частей (ведь кто-то из “автомобилистов” консультировал эту хищницу! – К.К.). Кроме того, мы с Булькой очень просим, если можно, купить для мотоциклетки все, что я тебе записала, т. к. очень много на ней ездим» [100]. Маяковский выполнил все заказы Лили. Это в те годы было так необычно, что поэту пришлось напечатать стихотворение «Ответ на будущие сплетни».

Покидая хлебосольный дом околопоэтических знакомых, Маяковский замечает:

Экспериментальные иллюстрации к книге Маяковского «Про это». Фотомонтаж А. Родченко. 1923 г.

А давно ли Маркс кричал из такой же алой рамки: «Скорее / головы канарейкам сверните – / чтоб коммунизм / канарейками не был побит!». Христа давно уже приспособили к феодально-буржуазному быту, а теперь вот и Маркса – к нэповскому. И тем более необъяснимо, как после всего этого Маяковский продолжает уговаривать эту семейку идти спасать Человека. А ему в ответ:

Наконец, он оказывается в «салоне Лили Брик». Уж перед ней-то он не может не покаяться:

Но бежать не пришлось. Ч е л о в е к пришел к ним сам:

Даже вместе со своей любимой они не спасли Человека.

Миновали десятки лет. Поэт постарел. Но все равно теперь в Париже Маяковский уговаривает парижан идти вместе с ним спасать Человека:

Уговаривает «ночных бабочек». Ответ предсказуем:

И вот он снова в Москве, лохмотьями зацепился за купол Ивана Великого, а мерещится ему Кавказ.

Кавказ не отпускал Маяковского даже в видениях… Иван Великий обернулся до боли знакомым льдистым Машуком, где мерзавец Мартынов убил на дуэли Лермонтова. А за Маяковским охотятся.

Застукали его на Машуке (продолжение ниже. – К.К.).

Вы скажете: так ведь это же не взаправду – это поэтический образ. Правда оказалась коварней. Читатель не может не помнить, как Ленин отчитал Маяковского за «Наш марш», за «второй потоп», за требование, чтоб Большая Медведица «на небо нас взяла живьем». В фантастической реальности Маяковского убили, но он еще успел сказать:

Маяковский начал свой жизненный путь со звезд и завершает звездами, звездолетом, звездой в большом созвездии, что служит ориентиром летчикам и космонавтам. На этом фантастическая реальность обрывается. Поэт вернулся к нефантастической, камерной, комнатной.

Теперь поэт наяву воображает себя в мастерской человечьих воскрешений ХХХ в. Он просит, он молит химика:

И тут же выливает на советское общество клокочущий океан ненависти, заполняя до краев расстрельный компромат на себя самого: