Карл Кантор - Тринадцатый апостол

Как будто речь шла о сверхчеловеческом существе. Больному Ленину оставался неполный год жизни. Поколения, еще не рожденные, никогда не забудут, изучая Маяковского, как старые большевики восприняли слова Калинина о смерти Ильича.

Тут в Маяковском заговорил тринадцатый апостол, знающий про инфернальные мистификации. «Потолок, снижающийся вороном» – это черный траурный саван, накрывший весь съезд большевиков. Он, конечно, из преисподни.

«Если б / был он / царствен и божествен, / я б / от ярости / себя не поберег, / я бы / стал бы / в перекоре шествий, / поклонениям / и толпам поперек».

Но он не был божествен. Он был человек. Ему было 53 года. «Самый человечный человек», – говорит Маяковский. Если бы это понятие покрывали слова поэта:

тогда Маяковский был бы прав.

Но Маяковский знал о бесчеловечном отношении Ленина к Плеханову – своему учителю, о смерти сосланного в провинцию и умершего в нищете и забвении старейшего революционера, анархиста-коммуниста князя Кропоткина. Знал, что Ленин ничего не предпринял, чтобы спасти их.

Он знал о бессудных расстрелах меньшевиков, только за то, что они понимали Маркса не так, как Ленин. Но каково бы ни было его происхождение – божественное или дьявольское – Ленин был жестоким гением, но гением, равного которому не было ни рядом с ним, ни после него. Разбитый параличом Ленин пытался руководить партией. Не мог. А то, что и мог, отклоняли. Сталин изрек: «Это говорит не Ленин, это говорит болезнь Ленина». С вождем его соратники перестали считаться. Как Ленин ни болел, он успел, преодолевая несогласие многих своих соратников, ввести новую экономическую политику. Это была самая смертоносная ошибка вождя пролетарской революции. Смерть не дала Ленину исправить эту ошибку. Горевал народ, понимая, что вместе с Лениным он хоронит революцию.

Стихи на смерть вождя написали все, кто держал в руках поэтическое стило, но, кроме Маяковского, только стихи Есенина заслуживают внимания:

Есенин мягче, снисходительней, чем Маяковский, говорит о делах Ленина, но с тем же тревожным предчувствием об ожидающих страну испытаниях.

Ленину соорудили гробницу на манер восточных зиккуратов, как трибуну для ленинских наследников. С ельцинских пор «демократы» требуют вынести ленинскую мумию из мавзолея и захоронить останки воинствующего атеиста по-христиански. Не нелепо ли? А Маяковский изначально был против мавзолея. Он не заходил в него:

Это строчки 1927 г. из поэмы «Хорошо», а в 1924 г., сразу после смерти вождя, Маяковский поспешил написать поэму о Ленине, чтобы предупредить поток словоблудия, крокодиловы слезы. Поэма о Ленине – не славословие вождя, а жизнеописание активного рабочего пропагандиста. Она – реквием по Ленину и реквием по революции, ибо вместе с Лениным умерла и революция.

Переход к новой экономической политике был прямым отступлением от Октября, ведущим к возрождению капитализма, к формированию нового господствующего класса – партийной и советской «номенклатуры» и нового городского среднего класса, к расслоению деревни на кулаков, середняков и бедняков и к расслоению интеллигенции на обслуживающих «номенклатуру» и мещанский средний класс и на интеллектуальную. В соответствии с социальным происхождением писателей «поделили» на пролетарских, крестьянских и на попутчиков. Маяковский был «зачислен» в попутчики.

Дорога, которую наметил Маяковский в «Мистерии-буфф», позволила бы избежать возрождения капиталистических порядков. Дорога, предложенная поэтом, не обсуждалась. Ее как бы вовсе и не было. Что политику считаться с поэтом?! А между тем, если введение нэпа было необходимостью, чтобы «заработала» деревня, чтобы покончить с голодом, чтобы снабдить деревню необходимыми ей промтоварами, следовало подумать, что от нэпа дорога ведет к перерождению, установлению власти «социалистического диктатора», который насилием ликвидирует нэп и проведет политику внешне социалистическую, а внутренне капиталистическую, тоталитарную и имперскую. Так и произошло. Введение нэпа разочаровало тысячи наиболее активных участников Октября. Социальный инфаркт поразил сердца их коммунистической надежды. Увольнения, безработица, бесприютность стали уделом рабочей молодежи и ветеранов труда. Партийно-советская элита жила в реквизированных помещичьих усадьбах и дворцах заводчиков, банкиров и крупных купцов, а «простой народ» ютился в бараках, в коммуналках, в помещениях для «полюдья» – по пять человек на девяти квадратных метрах. Это не домыслы – так жила школьница Таня Колобашкина, моя будущая жена. И при этом чадило мещанство – даже в скособоченных дощатых строениях XII в. Об этих домишках Маяковский не писал. Он сам жил примерно в таком же помещении. Маяковский был обеспокоен другим, наблюдая в развороченном бурей быте массовые всходы мещанства и меркантильности. Вот когда сатира стала излюбленным жанром поэта и драматурга. Литературоведы проходят мимо сатирических творений Маяковского на том основании, что они будто бы не характерны для поэта, что они умоляют его значение трибуна революции, одописца, а между тем Маяковский был и ювеналом – его сатира была гневной, злой, изничтожающей. Что скажет, например, эстет о такой его «вещи» с длиннющим названием «Спросили раз меня: “Вы любите ли нэп?” – “Люблю, – ответил я, – когда он не нелеп”». Поскольку нэп был не только нелеп, но безобразен и опасен и политически, и нравственно, и поэтически, Маяковский нэп не только не любил, но разоблачал его буржуазную и мелкобуржуазную сущность и осуждал. Он не ханжил. Самое название стихотворения – переделка шутки Козьмы Пруткова: «“Вы любите ли сыр?” – спросили раз ханжу. – “Люблю, – он отвечал, – я вкус в нем нахожу”» – свидетельствует об этом. Он сказал о нэпе все, что он думал, выбиваясь из хора славословящих новую политику партии.