Андрей Шитов - Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС

Но мне любоваться собственными внутренностями как-то не захотелось. Разочарованно отвернувшись, Банди велел оправиться и подождать его в коридоре. Я уселся там на стул и принялся размышлять, может ли услышанное означать что-нибудь другое кроме опухоли.

Вышедший из смотрового кабинета врач сразу положил конец моим сомнениям. «Это почти стопроцентно рак», — сказал он и предложил мне следовать за ним.

Вот тогда я узнал, как подкашиваются ноги. Сделал шаг или два, но дальше перед глазами все поплыло, и я грохнулся на пол. А очнувшись, увидел перед глазами встревоженное лицо медсестры.

За ее спиной маячил тот же Банди. Мне показалось, что он не столько напуган, сколько удивлен моим обмороком. Улыбка на его лице стала слегка озадаченной.

При падении я ударился головой о косяк и разбил затылок. Пришлось чуть задержаться в больнице, чтобы мне его заштопали.

И это была единственная процедура, которая задним числом вызвала вопросы у моей страховой компании. Да и то мне просто позвонили уточнить, в чем, собственно, было дело.

Разъяснения мои всех устроили, и все дальнейшее общение со страховщиками происходило в форме переписки. Точнее, те имели дело напрямую с клиникой, а меня об этом, по-моему, просто периодически уведомляли, даже не указывая стоимости процедур. Во всяком случае, ни я сам, ни мой офис (а страховка была служебная) точно не платили ни копейки.

Страшно себе представить, что было бы, если бы страховки не было. Как я уже упоминал, понятие «катастрофическое заболевание» — не в медицинском, а в финансовом смысле — родилось именно за океаном.

Уже на моей памяти один из корреспондентов ТАСС скоропостижно умер от рака в нью-йоркской больнице. Тогда счета, насколько мне известно, исчислялись многими десятками тысяч долларов. Но даже после того случая медицинскую страховку тассовцам в США приобрели не сразу, а лишь после того, как при Обаме в рамках его реформ она стала обязательной по закону.

Ранее же предполагалось, что советские и затем российские граждане могут лечиться у врачей, прикомандированных к диппредставительствам. На самом деле обычно этого и в самом деле было достаточно. Но из-за ограниченности выбора порой возникали курьезные ситуации.

Например, на моем вашингтонском веку одно время лучшим врачом в посольской поликлинике негласно считалась женщина-гинеколог. И все — и дамы, и господа, и взрослые, и дети — старались записываться на прием со своими болячками именно в ее дежурство. И она всем помогала.

Очухавшись, я объяснил американцам, что собираюсь лететь домой в отпуск. «Не проблема», — ответили мне и записали на операцию за два дня до вылета.

Оперировал тот же Банди, встречавший и провожавший меня со своей неизменной улыбкой. Точнее, встречу я помню, а проводы нет, поскольку был под наркозом. Кстати, дважды в жизни под ним оказывался и оба раза так хорошо высыпался, что до сих пор приятно вспоминать.

И доктор, судя по всему, сделал свое дело хорошо. Но я все же попросил перевести меня к другому, поскольку изначальная прямота индийца меня покоробила, показалась слишком уж бесцеремонной.

Позже я читал, что в Индии это принято, поскольку врач там, как правило, стоит неизмеримо выше своих пациентов, зачастую небогатых и порой не шибко грамотных. Как бы то ни было, дальше я имел дело уже с другим специалистом, американским поляком. Хотя о докторе Банди всегда вспоминаю с благодарностью — и чем дальше, тем большей.

Сослуживцам я о своих медицинских заботах не рассказывал. На операцию меня возила и потом забирала домой знакомая старушенция из группы «Анонимных алкоголиков». Сама предложила оказать мне эту услугу, припомнив при этом, как в свое время так же транспортировала на лечение покойного мужа.

Кстати, как позже выяснилось, приятели из мужской группы АА, которые тоже были в курсе дела, собирались меня в больнице навестить. Но не смогли этого сделать, поскольку я прибыл туда ранним утром, а к обеду был уже выписан. И им в Джорджтауне сказали, что такой пациент в списках не значится.

Поддержка этих людей была для меня бесценна. В первый вечер, когда я со своим диагнозом и разбитой головой вернулся домой в пустую квартиру, мозги мне вправил тот же нью-йоркский приятель-психотерапевт, который привел и в 12-шаговую программу. Втолковал по телефону, о чем и как говорить с врачами и страховщиками, как объясняться с родными и близкими, чтобы их не травмировать, как самому не терять душевного равновесия.

А то я уже намыливался горевать и даже надиктовал себе на память короткую записку про то, как я один-одинешенек справляюсь с неожиданным «подарком» судьбы на день рождения и как меня бросает то в жар, то в холод. Теперь, кстати, та аудиозапись пригодилась бы, но найти ее я не смог. Задевал куда-то. Хотя тогда, конечно, был уверен, что вовек не забуду.

Вообще в очередной раз подтвердилось, что опыт мой не только не уникален, а вполне обычен, можно сказать, зауряден. Множество людей вокруг не понаслышке знакомы и с диагнозом, и с лечением. Когда я однажды упомянул о проблеме с вводом катетера, мне в ответ понимающе улыбнулись: «Welcome to the club!» («Добро пожаловать в наш клуб!»).

Но это я уже о лечении, которое, кстати, было прервано вынужденным отъездом из США. Когда я о нем рассказывал специалистам в Москве, те удивлялись и тому, как американцы не жалели денег и как они их экономили. С одной стороны, дорогостоящие препараты вводились в профилактических целях не разово, а серийно, с другой — обезболивание при вводе тех же катетеров не использовалось вообще.

«Вот варвары!» — сказал мне по этому поводу один московский врач. А я подумал, что американцы, может, и варвары, но зато в России, как мне объяснили, меня с моим диагнозом никто не застрахует по нужному профилю. И обследования надо проходить за свой счет.

Задним числом пережитое воспринимается даже с юмором. Я иной раз думаю, что по своему опыту мог бы сказать: мол, рак на поверку оказался не так уж страшен. Просто не хочется дразнить судьбу. Вспоминается знакомый американец, у которого диагноз был точно таким же, но вот ход лечения — совсем иным…

А тогда я благополучно прилетел в отпуск в Москву. И за исключением ближайших родных, да и то не всех, никому не сказал, что со мной было. Чтобы не грузить ненужной и не особенно приятной информацией.

Теперь же пишу по принципу «из песни слова не выкинешь». И прошу некоторых коллег запоздало принять этот рассказ как объяснение того, почему я в том отпуске откликался не на все приглашения и вообще был не особо общительным. Хотя они, конечно, того уже и не помнят.