Алексей Васильев - Рецепты Арабской весны: русская версия

По каждой из этих позиций мы обнаруживаем своеобразие обществ и культур Тропической Африки.

Коррупция . По мнению В.В. Бочарова, как явление политической культуры коррупция возникла в восточных обществах на стадии «вождества» – наиболее раннего политического образования.

На последней стадии существования колониальной системы и в полной мере уже в постколониальный период в Тропической Африке сложилась коррупция «нового» типа. Сошлюсь в ее оценке на монографию профессора Питсбургского университета (США) Д. Дж. Гоулда «Бюрократическая коррупция и слаборазвитость в «третьем» мире» (на примере Заира), изданную в 1980 г., но не утратившую значимости по сей день.

Исследование комплекса вопросов, связанных с возникновением и распространением социального феномена коррупции, приводит Д. Дж. Гоулда к выводу о непосредственном и пагубном ее воздействии на экономическое развитие освободившихся государств. Носитель этого феномена – бюрократия, а в более широком смысле вся местная буржуазия – порожден проникновением в традиционное общество капиталистических отношений. Но сама эта буржуазия не стимулирует национальное производство, а, напротив, осуществляет «антипроизводство», вкладывая свои накопления в иностранные банки, предметы роскоши. Установившиеся между национальной бюрократической буржуазией и народными массами отношения «бюрократического и политического клиентелизма» стали причиной резкого снижения жизненного уровня населения, создали обстановку, чреватую взрывом, опасным для существования самого режима. Гоулд полагает, что «коррупция и слаборазвитость – диалектически взаимосвязанные компоненты процесса развития периферийного капиталистического способа производства», что «капитализм – главная причина коррупции в освободившихся странах» и что «коррупция, в свою очередь, является определяющим фактором воспроизводства отношений зависимости и эксплуатации, которые в основном характеризуют слаборазвитость».

Безработица – явление в Тропической Африке повсеместное, но не побуждающее население к бунту. Пропасть между богатыми и бедными известна каждому, здесь она на порядок глубже, чем в арабском мире, но не осознается как основание социального протеста.

Проблема самореализации молодежи решается для самых активных путем эмиграции самых активных в Европу или Америку, а основной частью молодежи воспринимается как неизбежность. Наконец, проблема демократических прав и свобод массе сельского населения просто не знакома, а в городах вполне снимается возможностью читать прессу разной политической направленности, получать желаемую информацию из интернета и СМИ, митинговать, даже бунтовать и участвовать в уличных манифестациях и беспорядках.

В отличие от ряда арабских стран, где начало 2011 г. ознаменовалось социальными и политическими потрясениями, Марокко вполне благополучно пережило «полосу турбулентности». При том, что по своим социально-экономическим показателям, среднему возрасту и уровню жизни населения и распространению коррупции королевство отнюдь не выделяется из средних рядов арабского регионального сообщества. (В первой половине 2000-х годов, по данным Всемирного банка, среднегодовой прирост ВВП Марокко составлял 4,1 %, ежегодный прирост населения 1,5 %, безработица 11–12 % трудоспособного населения.) Не обошли эту страну Магриба и такие типичные для современных арабских обществ проблемы, как слабо контролируемый демографический рост, скрытая безработица, слабая эффективность системы образования, жилищный кризис. Тем не менее, «порог устойчивости» марокканского общества к этим общественным раздражителям оказался значительно выше, чем в Тунисе, Алжире или Египте.

Действие кризисных тенденций, присущих развитию разных арабских стран, в Марокко ослабляется или нейтрализуется рядом факторов, отражающих специфику правящего режима в этой стране и результаты проводимой им внутренней политики.

Прежде всего, в последние годы (уже при Мухаммаде VI, вступившем на престол в 1999 г.) марокканские власти проводили довольно действенную социальную политику, дотируя цены на продукты первой необходимости и природный газ. В 2010 г. правительство потратило на эти цели 15 млрд. дирхамов (1,4 млрд. евро). В 2011 г. планируется увеличить финансирование этих статей бюджета до 17 млрд. дирхамов (1,5 млрд. евро). В Марокко относительно свободно развивается сфера микрофинансирования малого и среднего бизнеса, что также ослабляет негативные социальные последствия безработицы. В 2005–2010 гг. была развернута Национальная инициатива гуманитарного развития (НИГР) – программа борьбы с бедностью, нацеленная на помощь местным общинам в разработке и осуществлении их собственных проектов совершенствования «малой экономики». Воплощение этого плана с совокупными затратами в 1,6 млрд. евро осуществлялось силами министерства внутренних дел, которое в Марокко отвечает как за местное управление, так и за внутреннюю безопасность. В рамках Национальной инициативы в среднем в год поддерживались 700–800 проектов, главным образом сельских. Программа также предусматривала помощь в благоустройстве и развитии экономической деятельности в 250 наиболее бедных городских кварталах страны. В целом же до 2010 г. при содействии НИГР так или иначе были улучшены жизненные условия 5 млн. марокканцев. Все эти меры направлены как на смягчение социальных противоречий, так и на подрыв позиций исламских радикалов, использующих недовольство городских низов в своих целях.

Менее актуальна для Марокко и проблема, чрезвычайно остро стоящая в Египте и Тунисе и постоянно провоцирующая разочарование у молодой части населения, – ежегодный приток на рынок труда дипломированных специалистов, заканчивающих вузы и не находящих работы. В Марокко общий уровень образованности населения относительно низок (в городах, по разным оценкам, полностью неграмотны 35–40 % жителей, на селе – 70–75 %), поэтому предложение услуг дипломированных специалистов на рынке труда в целом ненамного превышает спрос на них.

Значительный вклад в марокканскую стабильность вносит и намного более высокая, чем в арабских республиках, легитимность верховной власти. Как и в Иордании, в Марокко правят потомки пророка Мухаммада ( шерифы ). Однако трансиорданская (ныне иорданская) монархия была создана только в 1921 г. путем предоставления британскими властями учрежденного в Аммане престола пришельцу из Хиджаза Абдаллаху ибн Хусейну аль-Хашими. В Марокко же шерифский опыт правления насчитывает века. Первая шерифская династия Идрисидов управляла этой страной, точнее, ее северной частью, в 788–974 гг. На излете средневековья к власти пришли шерифы-Са'адиды (1511–1659 гг.), параллельно с последними из них в 1631 г. начали свое правление шерифы – Алауиты, правящие в Марокко по сей день. Король Марокко, по конституции являющийся «повелителем правоверных», представляет собой высший морально-духовный авторитет для своих подданных, и попытки умалить достоинства монарха в этой сфере не приведут к успеху ни одну оппозиционную силу. В то же время традиция марокканского правительства ( махзена ) веками строилась – при относительной слабости военной мощи государства – на искусном закулисном руководстве городскими элитами и крупными племенными союзами, а также на маневрировании между западными державами. Здесь король представляет собой своего рода «брокера на бирже интересов», повсеместно признанного третейского арбитра, наделенного божественной благодатью ( баракой ). Эти архаические черты марокканской монархии и сегодня сообщают политической системе Марокко высокую прочность и гибкость. К тому же в современной марокканской монархии патернализм королевской власти снабжен развитыми парламентскими институтами и вполне реальной многопартийностью, которая отсутствовала почти во всех арабских республиках. Как в Тунисе, так и в Египте властная монополия правящих партий, соответственно Демократического конституционного объединения (ДКО) и Национально-демократической партии (НДП), лишь слегка прикрывалась наличием легальных оппозиционных партий, совокупно не набиравших на парламентских выборах и 20–25 % голосов. Результаты выборов 2002-м и 2007 г. в марокканский парламент, напротив, показывают расслоение симпатий избирателей и демонстрируют признаки сложной политической игры королевского махзена как со старыми националистически-почвенническими партиями (Истикляль), так и с левыми силами (Социалистический союз народных сил) и умеренными исламистами (Партия справедливости и развития). Существование же «единственной правящей партии» запрещено в особой статье конституции страны. Таким образом, у власти в Марокко стоит высоколегитимная клановая сила (более могущественная, чем свергнутые олигархические «клан Мубарака» в Египте и «клан Бен Али – Трабелси» в Тунисе). Эта сила способна поделиться властью и ресурсами с теми, кто ей необходим, имея своеобразный «громоотвод» общественного разочарования – подчиненное дворцу правительство, которое служит объектом общественной критики, в отличие от священной королевской персоны. Подобная конфигурация власти имеет важное значение с учетом высказанных Мухаммадом VI в июне 2011 г. предложений о передаче ряда его традиционных полномочий марокканскому парламенту и правительству. Неприкосновенность же личности ряда арабских президентов, равно как и их авторитет у населения, как показали недавние события, оказались отнюдь не безупречны.