Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Желая составить представление о тех нагрузках, которые возникают для населения Америки из-за военного аппарата империи, можно провести весьма показательное сопоставление двух цифр: доля США в мировой экономике столь же велика, как у следующих за ними трех стран вместе взятых (Япония, Германия и Франция) [137] Автор, пусть он и опирался на статистику начала 2000-х гг., неточен. Даже более 10 лет назад в первой четверке крупнейших мировых экономик был Китай. К настоящему моменту (2014 г.) названные выше страны потеснил не только Китай, но и Индия, вышедшая на 4-е место. . Однако военный бюджет США в

абсолютных цифрах составляет столько же, сколько военные расходы следующих за ними 12 стран64. Это объясняет, почему Эндрю Басевич пришел к выводу, что величайшая уязвимость американской империи заключается не во внешних угрозах, а в «возможном недостатке готовности американского народа нести бремя расходов империи»63. Вопрос затрат, то есть среднесрочное соотношение между прибылями и бременем имперской политики, обязан стать главной проблемой демократической империи. И вовсе не случайностью будет то, что ее внутренние противники и внешние враги будут использовать именно эту слабость.

Решение американского правительства после окончания конфликта Восток — Запад сберечь лишь часть возможных дивидендов мирного периода и продолжать развитие военно-технологического преимущества было мотивировано представлением о том, что с окраин имперского пространства исходит более сильная угроза, нежели от конкуренции внутри него. Возросшее число террористических атак против американских учреждений и, наконец, теракты 11 сентября 2001 г., казалось, подтверждают правильность этого решения. Оно основывалось и на уверенности в том, что европейцы не смогут так развиться экономически и технологически, чтобы поставить под серьезное сомнение лидирующее положение американцев.

В действительности создание единого европейского валютного пространства после введения евро было куда более серьезным вызовом американскому доминированию66, нежели когда-либо сможет представлять из себя исламистский терроризм. Интегрированный европейский ландшафт с соответствующими трансфертными платежами может иметь эффект, схожий с введением евро. Нельзя исключать, что наблюдаемая вот уже несколько лет более явная ориентация США на военные инструменты господства связана со взлетом Европы в мировой экономике: за счет перехода конкуренции в военную сферу США смогут — по меньшей мере какое-то время — держать Европу на расстоянии; добиваясь же политических конфликтов между европейскими странами, они снова ослабят тот прирост мощи и влиятельности, который европейцы получили за счет создания единого экономического пространства.

В дополнение к приведенным выше размышлениям о четырех источниках и формах власти это означает, что сокращающееся преимущество в экономической МОЩИ67 должно быть компенсировано большим заделом в мощи военной, где европейцы очевидно не прилагают значительных усилий к тому, чтобы сравняться с США. Однако, для Соединенных Штатов вырастут затраты на господство над имперским экономическим пространством, и эти расходы они лишь в ограниченном объеме смогут взвалить на европейцев. В качестве ответной реакции у США в распоряжении есть две опции: раскол Европы в духе классической политики бшбеейтрега или же более сильное привлечение ее к охране имперского пространства. Какая из двух возможностей в итоге будет реализована, зависит и от самих европейцев.

Из-за изменившейся расстановки сил после окончания противостояния Восток — Запад и крушения Советского Союза Европа оказалась перед куда более сильным вызовом, нежели можно было себе представить в начале 1990-х гг. Поначалу окончание мировой политической схватки осознавалось как шанс преодолеть разделение континента на два противоположных политических лагеря и как возможность шаг за шагом распространить начавшийся в Западной Европе процесс экономической и политической интеграции в Центральную и Восточную Европу. Теперь же выяснилось, что тогда переоценивали опасность сопротивления этому России, в то время как проявляющиеся одновременно экономические и социальные проблемы недооценивали. Некоторые наблюдатели предсказывали, что с «воссоединением Европы» изменится и ее политический вес и она будет играть более важную роль в мировой политике, но ожидания относительно роли, которая при этом выпадет на долю европейцев, как правило, оказывались сильно преувеличенными. И напротив, то, что характер НАТО по мере ее расширения в Центральную и Восточную Европу принципиально изменится, видели лишь условно и в основном оценивали неверно: в НАТО прогнозировали больший вес европейцев, при этом европейское влияние, наоборот, сократилось, а более значительная роль США возросла до притязаний на неограниченное лидерство68.

В действительности вызов Европейскому союзу заключался и заключается в том, что он оказался в конфронтации с постимперским пространством, для которого типичны возникающие с большой скоростью конфликты и нестабильность; в то же время бывший до сих пор благосклонным гегемон, лидирующая держава Западного мира, все более превращается в имперского актора, который едва ли учитывает желания и мнения своих союзников. Большинство европейских политиков были ошарашены таким развитием событий еще и потому, что они никак не могли взять в толк логику действий империи: они мыслили в политических координатах государства — и оказались в конфронтации с постимперским пространством, с одной стороны, и с имперским актором — с другой. Раздражение началось уже при обсуждении вопроса, как следует реагировать на войны при распаде Югославии, а в преддверии войны в Ираке дошли до политических разногласий. Получила ли теперь Европа, как утверждают некоторые, влияние и значение? Или же, как считают другие, она потеряла и то и другое?

Имперский вызов Европы имеет двойственный характер, и он беспрецедентен. С одной стороны, европейцы вынуждены учитывать превосходящие их по силе США и следить за тем, чтобы не поставлять им ресурсы для утверждения их лидирующего положения и не заниматься последствиями их войн, при этом они не имеют влияния на принципиальные политические и военные решения. Здесь европейцы оказываются перед необходимостью противостоять своей политической маргинализации. Европа на фоне США должна сохранить себя как субцентр имперского пространства и стараться, чтобы между ней и Соединенными Штатами не сформировались отношения типа «центр — периферия». Но, с другой стороны, европейцы должны позаботиться о собственной нестабильной периферии на востоке и юго-востоке, где следует предотвратить войны и катастрофы, не угодив при этом в спираль экспансии, которая непосильна для Европы в ее нынешнем виде. Здесь европейцы оказываются перед парадоксальной опасностью оказаться в имперском перенапряжении, не став при этом империей.