Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Такая оптимальная балансировка поставленных задач зависит, конечно, не только от мудрости правящих, но и от того, доступны ли стратегические ресурсы, на которых базируется экономика имперского пространства, или же их приходится импортировать. Последнее может повлечь за собой перманентное тяготение к прямому господству над частью периферии. В этом отношении контроль за снабжением нефтью и ценами на нее является ахиллесовой пятой американской империи.

Имперская политика, основанная на мирном поддерживании текущего положения вместо военной экспансии, ведет, правда, к моральному парадоксу, имеющему самые широкие последствия: все виды гуманитарных интервенций на периферии и даже за ее пределами, то есть то, что выше было описано как элемент ядра имперской миссии, превращаются затем в такую роскошь с моральной точки зрения, что империя по экономическим причинам не может их себе позволить, да и не должна этого делать, учитывая условия поддержания своего существования. В логике ориентированной на экономическое процветание империи военные интервенции для обеспечения контроля за снабжением нефтью рациональны, однако они же ради окончания гражданских войн за пределами центральной зоны империи с последующим nationbuilding иррациональны. Однако это способно привести к тому, что с излюбленным либеральными интеллектуалами проектом глобального утверждения и охраны прав человека (то, что Игнатьев называл empirelite46) придется попрощаться. Такие идеологические ситуации формируются, если империя из-за переоценки своих возможностей позволяет себе ставить цели и планы, противоречащие императивам ее самосохранения.

В данном случае речь идет о периодически встречающемся в истории империй случае, когда имперская рациональность и имперская миссия вступают друг с другом в конфликт, который не может быть решен компромиссом. Так, для Испанской мировой империи, исходя из соображений самосохранения, было бы логично отказаться от военного проекта Контрреформации, чтобы пощадить свои ограниченные ресурсы. Однако этого не позволяла имперская миссия, из которой империя черпала свою легитимность, а имперская элита — мотивацию к действиям. Когда имперская миссия с середины XVII в. утратила вес, это было признаком истощения сил империи — именно так ситуация была воспринята другими политическими акторами.

Теперь перед такой же дилеммой оказались и США: мирное поддержание текущего положения империи основано на отказе от глобального перенапряжения ее сил. Чтобы контролировать субглобальный мир империи, следует от проблем глобального мира обратиться к мудрой имперской политике и теперь охранять себя за счет возведения «имперской варварской границы»47. То, что происходит по ту сторону от нее, интересовало империю лишь тогда, когда из этого могла вырасти угроза ее безопасности. В действительности политика долговечных империй, особенно Китайской и Римской, очень во многом следовала именно этим принципам. Однако в эпоху демократии и медийного сжатия пространства это едва ли возможно. Имперская миссия США тем самым постоянно опровергается, а без ее морального осознания, основополагающего для американской империи, последняя потеряет значительную долю своей силы. Таким образом, может статься, что она потерпит крах не столько от своих внешних врагов, сколько от морального перенапряжения от своей миссии, потому что последняя делает невозможной требуемую индифферентность по отношению к внешнему миру.

То, что подле друг друга могут действовать демократический порядок и процесс развертывания имперской мощи, многими подвергалось сомнению. Как правило, импер- скость связывается с авторитарным (если не автократическим) руководством в центре, так что демократизация оказывается равнозначна распаду. Конец Советской империи, казалось, подтверждает данный тезис. Сильно повлияла на это утверждение и история Рима, республиканское государственное устройство которого было подорвано в ходе римской военной экспансии в Средиземноморье, после чего последовало столетие внутренних смут и гражданских войн. В дальнейшем, при Октавиане Августе, республиканские институты стали лишь фасадом для политической системы, в которой ни народу, ни даже патрициату не отводилось какого-либо влияния.

Возведение империи и разрушение республики шли в Риме рука об руку друг с другом — это представление, на котором были воспитаны поколения не только европейцев, но и американцев48, политическое устройство которых куда более ориентировано на римский образец, нежели в какой бы то ни было европейской стране. Пример Рима сыграл большую роль и во Французской революции, однако там прежде всего он послужил Бонапарту образцом для его провозглашения первым консулом, а в итоге и императором в Риме ради распространения французской власти в Южную и Центральную Европу. Таким образом, как акторы, так и наблюдатели Французской революции видели отражение ее хода в основном в имперском, а не республиканском Риме, в то время как Америка посчитала образцовыми институты именно Римской Республики, которые на деле предотвратили возникновение противоборствующих фракций, возвышение партийных лидеров и, наконец, привели к уничтожению республики [133] Относительно римского следа в наполеоновской империи см.: Lefebvre. Napoleon. S. 219ff. Выдающимся примером того, как в ходе сравнений с Римской Республикой формировалось политическое самовосприятие США, явля ются «Federalist Papers» («Письма федералиста». ) (1787-1788), в которых развивался и отстаивался проект федеративного государства (см.: Hamiltion u.a. Die Federalist-Artikel). — Примеч. авт. .

Вот почему политическое самосознание США было в основе своей антиимперским. Это существенно содействовало тому дистанцированию от мировых политических вызовов, которое раз за разом определяло американскую политику как в XIX, так и в XX столетии. В связи с этим не особенно удивляет, когда радикальные критики неоимперской политики постоянно проводят параллели с позднереспубликанским Римом, чтобы продемонстрировать несовместимость республиканского государственного устройства и имперской политики: так как империя и демократия не могут идти рука об руку, демократия в США будет свернута49. Первым признаком этого является, как правило, нарастающая однотонность в СМИ, становящихся инструментами пропаганды политики правительства.

Но и те, кто относится к имперской позиции США позитивно или, по меньшей мере, допускают ее, видят некоторое противоречие между демократическими порядками внутри и имперской политикой вовне. Майкл Игнатьев свел это в формулу о том, что бремя империи обязывает к долговечности, у демократий же будто бы мало времени, а потому они всегда спешат50. Краткие ритмы демократически контролируемого занятия тех или иных должностей, а также ограничение срока пребывания президента на должности максимум восемью годами, при ожиданиях населения, что проблемы будут осмыслены и решены в пределах обозримого будущего, плохо подходят к требованиям имперской политики: ведь именно там ставятся задачи, которые, как правило, обещают успех после их решения лишь спустя десятилетия. Действия в условиях нехватки времени почти всегда ведут к негативным результатам. И если во внутренней политике ошибки все же могут быть исправлены в среднесрочной перспективе или же они приведут к смене правительства, внешнеполитические промахи, к тому же связанные с претензиями на мировое господство, почти всегда имеют долгосрочный характер и последствия, едва поддающиеся коррекции.