Антон Хреков - Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля

В феврале 1973-го Луи смакует в заметке для Evening News присоединение СССР к Конвенции о защите авторских прав: теперь, мол, такие, как Солженицын, если напечатаются за границей, будут отвечать уже по уголовной статье, за мошенничество, за нарушение госмонополии на экспорт.

Солженицын не вылезал у Луи из головы. Эта затяжная склока между Луи, наречённым антисемитской молвой «Левиным», и Солженицыным, наречённым такой же молвой «Солженицкером», не стала привычным для Луи победным блицкригом, а значит — стала редким поражением на информационно-диверсионном фронте. Одного такого поражения не миновать герою авантюрного романа, будь он графом Монте-Кристо, Джеймсом Бондом или Шерлоком Холмсом. Иначе — герой будет неправдоподобен.

Несколько лет подряд Луи «честно» пытался договориться с западными фондами и университетами о приглашении Солженицына за границу — с тем, чтобы, как Тарсиса, выманить его из страны и не впустить обратно. «Подлости» Луи не было предела: в то время как тысячи и тысячи сидели в тюрьмах и психушках, для нобелевского лауреата Виктор хлопочет о почётном выезде.

Но тот оказался «трудным клиентом», которого Луи не смог вскрыть, как консервную банку. Мавр не сделал своё дело, он может уходить. За дело берутся брутальные люди с Лубянки.

Развязка битвы титанов наступает после 2 февраля 1974 г., когда, как пишут разные источники, «КГБ начинает тайные переговоры с властями ФРГ о высылке туда Солженицына». Есть основания подозревать, что без Луи и тут не обошлось, но это уже была не его игра. 12 февраля писателя привозят в Лефортово, а 13-го — в Шереметьево, где сажают в самолёт Москва — Франкфурт. Тот самый Франкфурт, с которого началось махание шашками двух «гениев».

«Вскоре о нём перестали писать столько, сколько писали, — размышляет Виктор Суходрев. — Он ведь стал и западное буржуазное общество критиковать вовсю, на чём свет стоит, вместо того, чтобы прославлять ту свободу, которую вроде как там обрёл. Он многое там написал, ничего не скажешь. Но трибуны — лишился».

Но даже высылка Солженицына из страны по «методу Луи» не прекратила эту «такую личную неприязнь, что кушать не могу».

До весны 1976-го, до переезда в американский Вермонт, семья Солженицыных живёт в районе Цюриха. Однажды к калитке дома подошла женщина с письмом «для Александра Исаевича». Предложили опустить его в ящик — отказалась. «Взяли — рукописное письмо. От кого же? От скандально знамени того Виктора Луи, — пишет А. И. Солженицын в мемуарах «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». — Он, простой советский человек, лежит в цюрихском госпитале, размышляет о смысле жизни; считает, что неприятности между нами теперь уже позади — и что же? Раскаивается, как разыгрывал мою слепую тётю? Как закладывал мою голову под советский топор? — О нет, пишет о своих собственных лагерных страданиях в прошлом, и чтоб я очистил его от обвинений, что он продал «Раковый корпус» на Запад; а теперь он не против бы встретиться со мной после выписки из госпиталя!».

Однако Солженицын не принял из его рук оливковую ветвь, которая в момент обратилась брошенной перчаткой. В 1981 году выходит работа под названием «Солженицын — пророк?», автор которой — небезызвестный Алек Флегон. Этот опус на постсоветском пространстве издали лишь однажды — в независимом Бишкеке в 1994 году.

«Вся жизнь Солженицына была связана с враньём. Это враньё начинается с первых слов знакомства, — бодро начинает автор, не оставляя сомнений в отношении к своему герою. —.. Так как имя отца ему не нравилось, то он просто присвоил себе ложное отчество… И поэтому он предпочёл скрыть от мира настоящее имя своего отца. Имя его отца, по утверждению Солженицына, было Исаакий… Из этого следует, что в действительности Солженицына нужно величать Александром Исааковичем, или Александром Исаакиевичем, или Александром Ициковичем, но ни в коем случае не Александром Исаевичем…».

И далее: «Солженицын отрицает, что его настоящая фамилия — Солженицкер. Но поскольку… его отрицания иногда оказываются явной ложью (когда она ему полезна), это отрицание нельзя принимать за чистую монету».

Да простит нас покойный Алек Флегон за низкую мысль о том, что настоящий автор текста — не он. Учитывая, что солженицынские корни в своё время плотоядно раскапывало КГБ и что плоды этих раскопок стали пиар-зарядом под основание классика русской литературы в изгнании, есть подозрения насчёт имени настоящего автора. Да, Флегон и Солженицын ссорились, крупно ссорились, судились. Но охота ли было экс-румыну-колхознику, сомнительному дельцу, вдруг закапываться в исследование живущего в Америке русского писателя? А вот этнически пропитанная месть за «Левина» — это уж скорее…

Самая жестокая конкуренция, как известно, внутривидовая. Эти два человека — Луи и Солженицын — были чудовищно разными, но, как две крайности, тяготели друг к другу. Они были арестованы с разницей в два года. Их дела вёл один следователь. Последние годы лагерей оба досиживали в Казахстане. Они освободились почти одновременно, в 56-м, Солженицын — из ссылки, Луи — из зоны. Обоих безуспешно уличали в доносительстве на зоне. Оба реабилитированы в 57-м. У обоих было по три сына. Оба считали частью своей работы автомобильные поездки по стране. Оба побывали на Тайване и так им впечатлились, что один о нём грезил, второй — послал туда учиться одного из сыновей. Обоих считают тайными евреями. У обоих во многом схожие взгляды на советскую власть и на конфигурацию патриотизма. Оба были миллионерами. Оба в какой-то момент очутились в Переделкине…

Но, как ангел и демон, они оказались по разные стороны: «почвенный» Солженицын — в стане западных антисоветчиков, «западнический» Луи — в лагере советских патриотов. Солженицын, который всем видом показывал, что Луи — пыль в его ногах, в «Зёрнышке» просклонял его фамилию аж пять раз (жаль, она не склоняется)!

История с Солженицыным сделала Луи другим. Одна женщина, вхожая в баковский дом, рассказывала, что «эту историю Виталий Евгеньевич не мог выбросить из головы, так сильно она его удручала».

Потому что «медийный Джеймс Бонд» впервые не выиграл? Потому что «метод Луи» по нейтрализации эмигрантов впервые дал системный сбой? Потому что Солженицын оказался для СССР полусвятым? Или потому что два гиганта мысли, как в старом анекдоте про ковбоев, съели бесплатно по куче навоза на радость челяди?

Как бы то ни было, название повести, вокруг которой Луи так жёстко схлестнулся с Солженицыным, как и всё в жизни Луи, окажется полным символизма. Сам он любил бравировать: ««Ракового корпуса» у меня нет. Я его даже не читал, из суеверия».

Но не знал, произнося это, что «Раковый корпус» для него — станет роковым.