Антон Хреков - Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля

Если 60-е можно условно назвать годами «Луи-пиарщика», то 70-е, опять-таки очень условно, годами «Луи-переговорщика». Впрочем, как мы уже убедились, Луи никогда не ограничивался функцией «наружного применения», но и активно работал как устройство для внутреннего пользования. Прежде всего — это работа с инакомыслием.

Юрий Андропов, возглавив КГБ, разделил противников режима на две категории: назовём их light и hard.

Hard — это отпетые враги режима, с которыми боролись разными методами, в основном жёсткими: психушки, где залечивали до полусмерти, приговоры по антисоветским статьям, приговоры по «уголовке» (тунеядство и прочее), прессинг в виде обысков, давление на членов семей. Случались и «трагические» происшествия, «внезапные» самоубийства, «скоротечные» болезни. Лучший выход из положения таким элементам — через Шереметьево.

Light — вольнодумцы тоже, конечно же, прессинговались, и ещё как. Режим унижал, напоминая, кто здесь альфа-самец, даже таких «неприкасаемых» кумиров, как поэт Евтушенко или певица Пугачёва, уж не говоря о богемного склада художниках, писателях, поэтах, драматургах. Но это было, по сравнению с первой группой, благожелательное родительское «а-та-та». Режим понял, во многом благодаря успешным действиям Луи, что в ряде случаев наказание ведёт к озлоблению, а вот involvement («вовлечение») — к умиротворению.

Так научились не карать, а приручать творческую «тусовку», создавая для неё иллюзию больших возможностей, конечно же, притворных. Тут закрывались глаза на многое: во-первых, конечно же, на весьма либеральные представления о личной жизни (художник мог менять любовниц, как коллега на Западе). Во-вторых, на лёгкий антисоветский флёр в шутках и анекдотах, на буржуазные шалости. То есть доносы писались всё равно, но ходу им не давали. И наконец, в-третьих, на экономику особого режима, которая для творческой среды была наиболее приближена к рыночной: скажем, гонорары исполнителей песен номинально были фиксированными, но фактически концертные директора с ними делали, что хотели, конкурируя друг с другом и перекупая певцов.

У многих гэбэшных начальников или окологэбэшных «шишек» была своя паства: это артисты, певцы, художники, поэты, драматурги, журналисты, барды, которым помогали разного рода подачками, вроде поездок в капстраны, квартир, внеочередных «жигулей» и «Волг», доступов в «Берёзку». Взамен — лояльность, предсказуемость, знание меры. От кого-то — более тесное «сотрудничество», но это уже в обмен на услуги подороже, вроде «отмазывания» от мелких преступлений.

Одним из таких «пастырей» был таинственный глава Пятого управления КГБ («антисоветчина») Филипп Бобков. Коллекционер старых книг, театрал и генерал, этот человек мог говорить на одном языке со своими подшефными. Та же Алла Пугачёва никогда не скрывала, что ходила к Бобкову прямо на Лубянку и пила с ним коньяк. Возник даже термин — «элита Бобкова».

Именно Бобков в начале 80-х спас друга Виктора Луи, драматурга Юрия Шерлинга, от «посадки» по тяжкой уголовной статье: «спас» — при том, что эту провокацию (наезд на сотрудника милиции на автотрассе) КГБ и подстроил.

И Виктор Луи был одним из таких пастырей. Он, конечно же, не имел статуса «старшего пастыря», как Бобков, но и младшим не был. Уже в 60х он взял под опеку художников-нонконформистов, для которых создавал «синтетическую свободу», предлагая себя в виде вольнодумного собеседника-покровителя-покупателя и полулегальную возможность продавать свои холсты московским иностранцам. Он убедил своих кураторов, что толерантность к «лёгкому художественному инакомыслию», как нынче говорят в народе, не только вредна, но и полезна: лучше терпеть и контролировать, чем иметь неуправляемый «бродящий» андеграунд. В идеале — он пытался воссоздать на Родине (виртуально, конечно же) знаменитый парижский «улей», где гнездились десятки беглых русских художников.

Илларио Фьоре замечает, что «Луи повесил на стены абстрактные картины молодых русских художников, и дача представляла из себя личную картинную галерею, где друзья и знакомые могли «смотреть и покупать». Луи был владельцем настоящего рынка искусства, который поддерживал авторов, лишённых контактов с иностранцами».

То есть Луи был и одним из первых частных галеристов в советской России. Прямая продажа иностранцам могла караться, а вот с заездом на дачу Луи (и комиссионными хозяину) — пожалуйста. Говорят, что это он, Виктор, устроил знаменитому Оскару Рабину первую сделку по продаже его картины советнику американского посла. И он же — сделал нечто похожее для Рухина. Он всем им отторговывал иммунитет. Полотна нонконформистов бесстыдно вешали у себя сотрудники ЦК и Совмина.

Луи же, не забывая о себе, корректировал их цены, не давая «продешевить». Тот же Рабин с конца 60-х по середину 70-х «вырос» десятикратно. Учил Луи, по рассказам, и технике продаж: если художнику всё же негласно дозволялось принимать иностранных покупателей самим, надо было непременно привести их в сырую полуподвальную мастерскую, встречать одетым по-деревенски, говорить шёпотом, то и дело тыча пальцем вверх, мол, «тише,

КГБ…». Иностранец, исполненный храбростью самца-добытчика, выцарапавшего из лап кГб сокровище, неизменно платил больше.

Вокруг Виктора спутниками вращались Рабин, Рухин, Афонин, Барус, Плавинский, Неизвестный (никогда, впрочем, не терявший самостийности).

Художник Валентин Воробьёв взыскательно пишет в своих воспоминаниях, что «появление Виктора Луи в подвалах и бараках означало, что ты отмечен свыше и обеспечен выставкой за границей или публикацией антисоветского романа… За пиратскую деятельность Луи получал валюту, а нелегальные авторы — дубовый кукиш!». Правда, через строку признаёт обратное: «Изобретательный Луи для пробы направил в «Гросвенор Галлери» в Лондон… группу на выбор. Британец обратил внимание на «Бараки» Оскара Рабина. Оскар Рабин — звучит! Свояки решились на нелегальную персоналку… Картины Рабина раскупили друзья галерейщика. Выручку поделили. Луи приобрёл новый «мерседес», Рабин купил долгожданную кооперативную квартирку на улице Черкизовской, дом 6, кв. 21».

Ничего себе дубовый кукиш!

«Люди становились материально зависимы от него, — рассказывает Мэлор Стуруа. — Это ведь был период, когда бутылка виски и блок «Мальборо», как ледокол «Челюскин», проходили одинаково сквозь советские и диссидентские круги, как и сквозь ряды наших художников. Он был во всех мастерских всегда. Как ни странно, но там было больше источников информации, чем где-либо, так как художник много знал. Например, хочет большой человек, чтобы нарисовали портрет его жены или дочери. Естественно, идут какие-то разговоры, текут сведения, которые не знали даже среднего ранга чиновники».