Сборник статей - Социальный либерализм

«Наверное, ничто так не повредило либерализму, как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какие-нибудь эмпирические правила, прежде всего “laissez-faire”» [Хайек, 1992, с. 21]. Хайек говорит о «нетерпимом и неистовом либерализме», отпугивающем людей с религиозными убеждениями, и не называет Мизеса, но, вероятно, имеет в виду его [Хайек, 2009, с. 291].

Читатель, знакомый со спортивными играми, легко почувствует разницу между ночным сторожем и судьей, скажем, футбольного матча, который способен решить его исход. Конечно, Хайек не имел в виду возможность пристрастного судейства, но уровень вмешательства судьи, даже объективного, в игру все равно намного выше, чем роль ночного сторожа, который своим присутствием удерживает людей от дурных поступков. Так что не будем недооценивать метафоры.

Обратим внимание на следующее тонкое замечание Хайека: свобода мысли всегда является важной ценностью лишь для меньшинства, но «это не означает, что кто-либо имеет право определять, кому эта свобода может быть предоставлена» [Хайек, 1992, с. 124].

Хайек противопоставляет «ложный рационализм», порожденный интеллектуальным высокомерием, «интеллектуальному смирению, которое и является сущностью истинного либерализма, благоговейно взирающего на те стихийные социальные силы, через которые индивидуум творит вещи, недоступные его пониманию» [Хайек, 2009, с. 291].

Речь идет об «эгоизме и произволе руководящего слоя и его бюрократии».

Ойкен даже называет это положение «основным принципом экономического конституирования».

Критике этой политики посвящен специальный параграф книги [Ойкен, 1995, с. 451–456].

О большей конкретности анализа Ойкена по сравнению с Хайеком (за исключением «Дороги к рабству») см.: [IColev, 2013, S. 58–59].

Прежде всего, следует упомянуть его знаменитый полемический тезис: чем дальше предпосылки экономической теории от реальности, тем лучше.

Цитата из работы М. и Р. Фридмен «Хозяева своей судьбы» [Фридмен и Хайек о свободе, 1985, с. 62].

«В китайском языке есть только одно слово, отдаленно напоминающее наше слово “свобода”, и оно выражает ощущение вольности или, скорее, мятежное неподчинение порядку» [Ротунда, в печати, с. 20].

Не забывая критического анализа Дж. Локка, следует отметить, что сам термин «патернализм» впервые появился в конце XIX столетия [Pique de Bry, 1980]. Некоторый всплеск внимания к понятию «патернализм» наблюдался в конце XX в. при описании соответствующего типа социально-трудовых отношений [Perrot, 1979; Debouzy, 1988; Noiriel, 1988; Темницкий, 2015] и в рамках поведенческой экономики, предложившей концепцию либертарианского или нового патернализма [Sunstein, Thaler 2003; Sunstein, Thaler 2009; Camerer, IssacharofF, Loewenstein, OTTonaghue, Rabin, 2003]. См. также [Лефевр, 2008; Капелюшников, 2013].

Отмечу парадокс, на который обратил внимание Э. Пайн, выступая 12 октября 2015 г. на заседании круглого стола, организованного «Либеральной миссией». Он заметил, что сам либерализм есть дитя патернализма , ибо идеи либерализма, если не исходить из его божественной природы, появились исторически недавно и развивались в обществе благодаря соответствующим установкам «патера», в роли которого выступали отдельные мыслители и политические лидеры.

Замечу также, что если под социально-значимыми благами (СЗБ) В. Тамбовцев понимает то же самое, что и создатели концепции экономической социодинамики (КЭС), которые вслед за Р. Масгрейвом, еще в 2000 г., предложили такие товары и услуги (merit goods) называть мериторными благами [Гринберг, Рубинштейн, 2000], то его критику концепции мериторных благ (СЗБ) никак нельзя назвать новой. Она лишь повторяет старые антимериторные аргументы (см. [Head, 1988; Schmidt, 1988; Tietzel, Muller, 1998; Рубинштейн, 2008; Рубинштейн, 20 09 б]). При этом следующая характеристика СЗБ – «иногда их называют “мериторные” или “опекаемые блага”» [Тамбовцев, 2014, с. 28], заставляет усомниться в корректности использования этих понятий. Хронологически более точно, наверное, говорить, что мериторные блага «иногда» называют СЗБ, но никогда их нельзя представлять в качестве «опекаемых благ», ибо они – только часть последних [Рубинштейн, 2009 а].

Отмечу несколько запоздалую критику А. Заостровцевым «нормативно-позитивного вектора» государственной активности [Заостровцев, 2015, с. 65], основанную на прежних моих работах, где не было ясно сказано, что нормативные установки «патера» могут носить и негативный характер. В докладе на «Леонтьевских чтениях» 2015 г. этот недостаток был устранен (см. также [Рубинштейн, 2015, с. 6, 33–34]).

Приведу слова английского философа, автора книги «Либерализм», Г. Самуэля: «…долг государства – обеспечить всем своим членам и всем другим, на которых распространяется его влияние, полнейшую возможность вести наилучшую жизнь» [Самуэль, 2010, с. 2].

Несколько в другом контексте на это же обратил внимание Дж. Дози: «Выражение «ограниченная рациональность» мне не нравится, в нем содержится намек на некую «олимпийскую рациональность», с высот которой мы можем судить, насколько «ограничено» то, что ограничено» [Дози, 2012 с. 40]. Заметим, что австрийский субъективизм отвергает понятия рациональность и иррациональность. «Человеческая деятельность всегда необходимо рациональна. Понятие “рациональная деятельность” избыточно и в качестве такового должно быть отброшено» [Мизес, 2005, с. 22].

Эта модель, опубликованная в «рабочих тетрадях» [Shefrin, Thaler, 1978], восходит к более раннему исследованию, где Р. Шифрин и У. Шнейдер, рассматривая гипотезу о наличии у человека двух когнитивных систем, обнаружили «борьбу разума с интуицией» – прообраз будущих моделей с множественностью «Я» [Schneider, ShifFrin, 1977].

Отвлекусь на небольшой комментарий. Несмотря на австрийский вердикт de jure «В приложении к конечным целям деятельности понятия “рациональный” и “иррациональный” неуместны и бессмысленны» [Мизес, 2005, с. 22], de facto Мизес подтверждает мери-торные аргументы иррационального поведения: «Разумеется, всегда будут существовать индивиды или группы индивидов, интеллект которых настолько ограничен, что они неспособны осознать выгоды, которые предоставляет им общественное сотрудничество. Моральные устои и сила воли других настолько слабы, что они не могут сопротивляться искушению добиться эфемерных преимуществ посредством действий, наносящих вред ровному функционированию общественной системы. Ибо приспособление индивида к требованиям общественного сотрудничества требует жертв. Конечно, эти жертвы временны и мнимы, так как с лихвой компенсируются несравненно большей выгодой, которую обеспечивает жизнь в обществе. Однако в данное мгновение, в течение самого акта отказа от ожидаемого наслаждения, они являются болезненными, и не каждый может осознать их будущую выгодность и вести себя соответственно» [Мизес, 2005, с. 140]. И тот же Мизес страницей раньше пишет: «Утилитарист… не требует от человека отказа от собственного благополучия ради общества. Он рекомендует ему осознать, в чем состоят его правильно понимаемые интересы» [Мизес, 2005, с. 139]. Но как все-таки быть с теми, кто не могут осознать правильно понимаемые интересы и будущую их выгодность? Не должно ли в этом случае общество создавать условия, чтобы люди могли «вести себя соответственно»?