Мартин Ли - Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Манфред Кантер (Manfred Kanther), министр внутренних дел Германии от партии Христианско–демократического союза, отклонил результаты исследования «Международной амнистии». Однако Юрген Булга (Jurgen Bulga), представлявший «Национальную рабочую группу критически настроенных полицейских», засвидетельствовал наличие «явно агрессивного отношения» к иностранцам со стороны немецких правоохранительных структур и утверждал, что результаты расследования «Международной амнистии» — это всего лишь «верхушка айсберга». Ещё дальше пошло правительство Нигерии, направившее официальный протест в ООН и в правительство Германии в связи с гибелью 31 гражданина Нигерии, находившегося в заключении в немецкой полиции. Большинство скончалось от кровоизлияний в мозг. Ханой также заявил Бонну протест относительно недостаточной защищённости граждан Вьетнама, подвергавшихся постоянным нападениям с момента разрушения Стены [600].

После того как полиция арестовывала неонацистов за преступления, связанные с насилием, последние обычно оказывались на свободе через несколько часов. Вернувшись на улицы, многие вскоре брались за старое. Те, чьи дела доходили до суда, обычно отделывались достаточно легко. Это подтверждается многочисленными примерами: Карл Поячек, руководитель неонацистов в Нижней Саксонии, получил восемь месяцев тюремного заключения условно за рану, нанесённую топором женщине–антифашистке; члены гамбургского «Национального списка» Кристиана Ворха получили условные сроки за зверское избиение беременной вьетнамки; 10 ультраправых получили условные приговоры после того, как сожгли в августе 1991 года приют для лиц, обратившихся с просьбой об убежище. Даже убийцы могли рассчитывать на скандально терпимое отношение, им достаточно было только заявить, что преступление совершено ими в состоянии алкогольного опьянения (именно так инструктировали их главари банд). Группа неонацистов была приговорена к срокам от двух до четырёх лет с пребыванием в центре для несовершеннолетних правонарушителей после того, как забила до смерти гастарбайтера из Анголы в городе Эбервальде. Один из обвиняемых показал, что присутствовавшая на месте полиция ничего не предпринимала, в то время как африканец был избит до потери сознания. Указывая на отсутствие в деле политической подоплёки, судья охарактеризовал их действия как «типичное юношеское хулиганство» [601].

Иногда выносились и более суровые приговоры, как, например, в случае, когда двое скинхедов убили немецкого капитана дальнего плавания за отрицательное замечание об Адольфе Гитлере. Однако в большинстве случаев суды «баловали» неонацистскую молодёжь, что породило целый ряд жалоб на то, что немецкое уголовное судопроизводство «ослепло на правый глаз». «Наказание за связанные с насилием преступления становится незначительным. Когда в деле присутствуют политические мотивы, с обвиняемым из лагеря правых, как правило, обходятся мягче, чем с представителем левых, — заметил Герман Блей (Herman Blei), профессор права из Свободного университета Берлина. — Мы видим результат тех тенденций, которые развивались в нашей стране в течение десятилетий» [602].

Нянчиться с правыми экстремистами начали ещё в первые годы Боннской республики, заполнившей свои суды теми судьями, которые в своё время служили гитлеровскому режиму. Практически вся юридическая система Западной Германии ранее обслуживала нацистское государство, однако эти арбитры расовой ненависти сохранили свои посты и после войны, несмотря на то что именно они вынесли 45 тысяч смертных приговоров. Вернувшись в залы судебных заседаний Западной Германии, они отравили атмосферу немецкой юридической системы на все время «холодной войны» и позже [603].

Действия — а точнее, бездействие — полиции и судов, в целом следовавших линии, определяемой боннскими политиками, только поощряли дальнейший разгул неонацистов. Группа ультраправых, руководимая главой отделения «Республиканцев» в Циттау, атаковала хостел, где проживали украинские дети, страдавшие от лучевой болезни после чернобыльской катастрофы. Ещё более вопиющий случай произошёл в берлинском районе Тиргартен, где группа неонацистов схватила польского туриста и отрезала ему садовыми ножницами треть языка. За травмой последовало оскорбление, когда частично лишившийся языка поляк получил от госпиталя, сделавшего ему срочную операцию, весьма большой счёт за услуги [604].

«Нам говорят о европейской цивилизации, но все, что я вижу здесь, — это варварство», — заметил один из африканских борцов с расизмом, проживающих в Германии. Ситуация ухудшилась до такой степени, что впервые со времён Второй мировой войны иммигранты начали покидать Германию, чтобы найти убежище в других государствах. Верховный суд Великобритании, страны, не замеченной в проведении либеральной иммиграционной политики, привлёк к себе внимание решением предоставить убежище беженцу из Судана, опасавшемуся за свою жизнь в случае отправки его обратно в Германию. Голландия также распахнула двери перед иностранцами, изгоняемыми из Германии. Остававшиеся на территории фатерланда лица, прибывшие в страну в поисках убежища, подвергались сомнительным процедурам, напоминавшим расистские практики Третьего рейха. Новые правила, принятые Министерством внутренних дел Германии, предписывали лицам, не являвшимся гражданами ЕС или США и обращавшимся с просьбой о виде на жительство, пройти измерения черепа и носа. Официальные опросники для иммигрантов содержали специальный вопрос о форме носа. Немецкая форма носа обозначалась «нормальной», а всем «ненормальным» формам приписывались соответствующие условные обозначения [605].

По мере того как росло число нападений на иностранцев, участились и антисемитские преступления. В 1992 году неонацистские вандалы забросали бутылками с зажигательной смесью «еврейские бараки» в концентрационном лагере Заксенхаузен. Это было всего лишь одно из 80 осквернений, произошедших в том году. Всплеск преступлений, вызванных ненавистью к евреям, происходил на фоне латентного антисемитизма, сохранявшегося в немецком обществе. После Второй мировой войны респектабельным немцам было «некошерно» открыто высказывать подобные настроения, поэтому «козлами отпущения» стали другие национальные меньшинства. Однако это табу также рухнуло вместе с Берлинской стеной. Опрос общественного мнения, проведённый в 1991 году журналом «Шпигель», показал: 62% немцев полагали, что лучше будет «подвести под прошлым черту» и «не говорить так много о преследованиях евреев». Другое исследование, проведённое на следующий год, показало, что 36% немцев были согласны с утверждением, что «евреи обладают слишком большим влиянием в мире» [606].