Мартин Ли - Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Никогда не отходя далеко от установленного в автомобиле телефона или факса, Альтханс носился по всей Германии на своём БМВ, плетя паутину связей и пытаясь объединить разрозненные экстремистские группы в эффективную политическую силу, способную бросить вызов правительству Германии. Он даже сотрудничал с ультраправыми политическими партиями, которые воздерживались от упоминания неонацизма в своих предвыборных кампаниях. Этот тактический компромисс не беспокоил Альтханса, обозначавшего свою основную задачу как «кадровое строительство». «Мы занимаемся кадрами, — объяснял он. — На практике это означает, что в каждой националистической группе Германии у меня есть два–три человека, через которых я могу осуществлять своё воздействие. Это делает меня опасным с политической точки зрения, поскольку у меня везде есть свои люди».

Альтханс и Ворх также восстановили связи с неонацистами, порвавшими с Кюненом из–за гомосексуализма последнего. Смерть Кюнена облегчила процесс воссоединения ранее враждовавших групп. «Действительно, между группами националистов существуют определённые различия, — признавал Ворх. — Все по–своему понимают, что такое национал–социализм. Но различия между нами очень незначительны, а вот между нами и нашими врагами — громадны» [590].

Неонацистские стратеги увидели свой шанс в быстром переходе Восточной Германии от коммунизма к капитализму. К середине 1992 года безработица на территории бывшей ГДР достигла 40% [591]. Эйфория от вновь обретённой свободы быстро улетучилась вместе с падением уровня жизни на востоке страны. Сотни тысяч госслужащих, а их в Восточной Германии было множество — от школьных учителей до дворников и чиновников правительственных структур — лишились работы. Это было частью лихорадочной кампании Бонна по удалению коммунистов с постов, где они могли сохранить какое–то влияние. Подобный процесс резко контрастировал с неспешными шагами по денацификации, предпринимавшимися Западной Германией после Второй мировой войны.

Когда обещанные канцлером Колем лучшие времена так и не настали, многие восточные немцы разочаровались в демократии и стали с теплотой вспоминать «недобрые» старые дни в ГДР с гарантированной работой и системой социальных услуг. Сократились число заключавшихся браков и рождаемость, резко выросла преступность, а медицинские центры наводнили люди, оказавшиеся не в состоянии справиться со страхом перед неопределённым будущим. Усиливали травму требования о восстановлении прав собственности со стороны западных немцев, претендовавших на пять миллионов домов на востоке. Последовавшие за этим судебные споры только усилили наступившее после объединения похмелье, приведя к заметному росту напряжённости в отношениях между западом и востоком страны. Восточные немцы ощущали себя людьми второго сорта, а их западноевропейские родственники сокрушались по поводу того, что им приходится платить более высокие налоги для восстановления разрушенной экономики бывшей ГДР. В то время возникла популярная шутка: «Почему китайцы счастливее немцев? Потому что у них сохранилась их стена» [592].

Среди тех, кто ощутил наиболее сильный удар от перемен, была молодёжь Восточной Германии. Поддерживавшиеся государством кинотеатры и молодёжные клубы, куда они раньше частенько наведывались, после ликвидации ГДР были закрыты. В тоске и разочаровании они стали лёгкой добычей для опытных неонацистских злоумышленников, таких как Эвальд Альтханс, чьи антидемократические пассажи зачастую окрашивались призывами к насилию. «По всему миру они безуспешно пытаются насадить демократию, — говорил Альтханс. — Однако люди востока не стали свободнее, чем раньше. Они только сменили старые ржавые цепи на новые, золотые. В Германии мы говорим: Русские украли свободу, но Америка крадёт душу. Единственным выходом для нас является национал–социализм». Он предсказывал, что теперь, с распадом коммунизма, «капитализм будет рушиться быстрее».

Вульгарный антикапитализм, пропагандировавшийся Альтхансом, задел за живое сумрачный восток. Здесь неонацистские агитаторы нашли себе благодарную аудиторию. Идеи Альтханса были привлекательны для многих молодых людей, выброшенных на обочину жизни, отчасти и потому, что в них говорилось об агрессивной национальной идентичности, способной заменить память об исчезнувшей стране. Его попытки возложить вину на гастарбайтеров и беженцев представлялись тем более убедительными, что Гельмут Коль и другие популярные политики тоже стали искать козлов отпущения именно в этой среде.

В попытке отвлечь внимание от нарушенных обещаний своего правительства и трудностей с организацией процесса объединения канцлер Коль, исходя из политической целесообразности, указал пальцем на иностранцев. Он, как и другие руководители Христианско–демократического союза, осознавал весь тот потенциал популярности, который был заложен в расово окрашенном национализме. Партия не могла отказаться от соблазна завоевать дополнительные голоса путём продвижения ложных концепций, полуправды и откровенной лжи о беженцах. Их выставляли в качестве соперников в борьбе за ограниченные ресурсы, которые требовались и многим немцам. В Германии, общее население которой составляло 77 миллионов человек, проживало порядка шести миллионов иностранцев, включая почти два миллиона турецких гастарбайтеров.

«Германия не допускает к себе иммигрантов», — снова и снова повторял Коль, отказываясь признать, что гастарбайтеры, массовый приток которых в страну приветствовался на волне экономического бума конца 1950‑х — начала 1960‑х годов, заплатили в качестве налогов, социальных и пенсионных отчислений намного больше, чем получили в ответ от государства. Несмотря на то что лицам, прибывшим в Германию в поисках убежища, официально запрещалось работать, они обвинялись в том, что занимают предназначенные немцам рабочие места. Прибегая к популярным неофашистским высказываниям, видные христианские демократы связывали иностранцев с наркоторговлей, махинациями с социальными выплатами и серьёзными преступлениями [593].

Однако в частных беседах люди из ближнего круга Коля признавали, что проблема иммиграции была надуманным поводом. Вольфганг Шойбле, жёсткий лидер Христианско–демократического союза, возглавлявший переговоры по объединению между двумя Германиями, откровенно сказал в беседе с высокопоставленным немецким чиновником, что страна имеет экономическую возможность успешно принять большое число беженцев (только в 1992 году в страну прибыло 438 тысяч человек). Подобное признание Шойбле просто поразительно, ведь в результате покушения этот человек прикован к инвалидной коляске. Фактически он заявил о том, что проводившаяся правительством кампания против иностранцев была в первую очередь обусловлена политическими причинами. Официальные лица Бонна использовали «проблему» беженцев в качестве дымовой завесы, чтобы скрыть свои собственные политические промахи [594].