Мартин Ли - Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Одетый в короткую кожаную куртку и тяжёлые чёрные ботинки, председатель «Национальной альтернативы» Инго Хассельбах (Ingo Hasselbach) произносил зажигательные речи, в которых обличал иммигрантов, евреев и других мифических врагов фатерланда. Голубоглазый, с рублеными чертами лица высокий молодой немец вёл себя так, будто прошёл кастинг на роль местного лидера ультраправых. Родившийся в Западном Берлине Хассельбах ещё подростком бунтовал против коммунистического режима, сначала став своего рода хиппи, затем колючим блондинистым панком. В итоге он примкнул к восточногерманским бритоголовым, которые появились в стране в предыдущее десятилетие. В начале 1987 года, после ряда произошедших по различным поводам стычек с властями, Хассельбаха приговорили к шести месяцам тюремного заключения за выкрики «Долой стену!» на одном из общественных праздников [554].

Выйдя из тюрьмы, Хассельбах присоединился к «Фронту Лихтенберг» (Lichtenberg Front, по названию района в Берлине), банде бритоголовых из Восточного Берлина, мечтавших о свержении коммунистического строя и воссоединении фатерланда. Вечером 17 октября 1987 года несколько вооружённых цепями членов этой ультранационалистической группировки ворвались на рок–концерт, проходивший в берлинской Ционскирхе. Эта церковь была популярным местом встреч для пацифистов, анархистов и прочей диссиденствующей молодёжи, все ещё разделявшей социалистические идеалы. «Мы очистили церковь, — хвастался позднее Хассельбах. — Мы выкинули оттуда панков и избили их». Полиция наблюдала за кровавой свалкой, однако не вмешивалась в неё, дав скинхедам возможность уйти. Замедленная реакция правоохранителей породила волну слухов о том, что Штази (восточногерманская тайная полиция), возможно, использовала «Фронт Лихтенберг» для того, чтобы запугивать группы прогрессивных протестующих. Бернд Вагнер (Bernd Wagner), ранее возглавлявший в полиции Восточного Берлина отдел по мониторингу экстремистской деятельности, позднее подтвердил, что банды скинхедов иногда использовались в качестве инструмента против местного движения в поддержку реформ [555].

Официальные лица ГДР цинично возложили вину за события у Ционс- кирхе на вдохновлённых Западом хулиганов. Обвинять во всем Бонн стало традицией у восточногерманского руководства, которое в течение долгого времени догматично настаивало на том, что их страна не имеет ничего общего с фашистской эпохой в истории Германии. Нацизм, как утверждалось, был продуктом Запада, самой дикой формой монополистического капитализма. Поскольку ГДР была по определению антикапиталистической, её население не должно было подвергаться обвинениям относительно того, что случилось в годы войны. Таким образом, как по взмаху волшебной палочки, миллионы восточных немцев, ранее поддерживавших Гитлера, вмиг превратились в убеждённых социалистов. В результате критически важные психологические и политические вопросы в ГДР не поднимались и должным образом не прорабатывались. Лидеры страны искажали прошлое и в таком виде использовали его для легитимизации коммунистической системы. Игнорируя расовую политику нацизма, они утверждали, что жертвами концентрационных лагерей были в основном борцы коммунистического Сопротивления. Евреев, цыган и гомосексуалистов упоминали лишь мелким шрифтом. Рассматриваемый исключительно с классовых позиций Холокост стал одним из множества преступлений, совершенных нацистами–капиталистами. Именно это механически запоминала в школе немецкая молодёжь, в том числе и Инго Хассельбах. Как и их западногерманских сверстников, учащихся ГДР не поощряли критически исследовать эпоху Гитлера [556].

Вопреки ожидавшемуся результату ритуальный антифашизм Восточной Германии сделал реакционные идеи привлекательными для Хассельбаха и его приятелей–хулиганов. Они полагали, что преступления нацистов были выдуманы коммунистами в пропагандистских целях. Свастика для этой не нашедшей себе места в обществе молодёжи стала наиболее ярким способом выразить своё недовольство системой угнетения. Практиковавшийся ими фашистский стиль не столько выражал их твёрдые политические убеждения, сколько символизировал подымающийся из глубины души бунт против коммунистических властей. Выросшее к концу 1980‑х годов приблизительно до полутора тысяч человек подполье скинхедов в ГДР по большей части не было политизированным. Политика пришла в их жизнь только после падения Берлинской стены, когда западные неонацисты принялись «обучать» своих восточногерманских коллег. С Хассельбахом связались Кюнен и его эмиссары, поставлявшие на восток ботинки военного образца, ножи с выкидным лезвием, военные флаги рейха, расистскую литературу и прочие неонацистские атрибуты. Ультраправые просто расцвели в обстановке хаоса, воцарившегося после ликвидации стены [557].

Направляемые более опытными западногерманскими неонацистскими лидерами, лишённые иллюзий подростки из ГДР послужили грубой силой в нараставшей цепи уличных акций. 20 апреля 1990 года (101‑я годовщина рождения Адольфа Гитлера) после завершения одного футбольного матча в Восточном Берлине 600 бритоголовых устроили массовые беспорядки. Они выкрикивали «Долой красных!», «Хайль Гитлер!», били витрины и нападали на прохожих, которые были потрясены этой демонстрацией насилия. Через месяц большая группа скинхедов собралась у мемориала Маркса и Энгельса на Александерплац — одной из достопримечательностей Восточного Берлина. Здесь они выстроились в форме свастики, демонстративно привлекая к себе внимание. Однако полиция лишь равнодушно наблюдала за происходящим. Подобные демонстрации были организованы и в других городах. Мародёрствующие банды неонацистов отметились на большей части территории ГДР. Вспышки ненависти подобного рода совпали с ростом числа преступлений, совершавшихся западногерманскими неонацистами в период подготовки к объединению страны, запланированному на 3 октября 1990 года [558].

Не все немцы одобряли поспешное слияние. Опасаясь роста праворадикальных настроений, выдающийся немецкий писатель послевоенного времени Гюнтер Грасс напомнил своим соотечественникам, «как однажды они уже быстро уступили национализму». Он утверждал, что после Освенцима Германия недостойна — и никогда не станет достойна — дара объединения. В то время как некоторые полагали, что прошлое Германии станет прививкой против распространения вируса нацизма, Грасс такой убеждённости не разделял [559].

Одной из основных тем для Грасса стала неспособность немцев честно отнестись к эпохе нацизма. В своём самом знаменитом произведении «Жестяной барабан» он описывает вымышленный ночной клуб, где посетители совершали особый ритуал разрезания лука, чтобы выжать у себя хоть несколько слез. Эта неспособность к скорби и расплате заставляла предположить, что под тонкой коркой западной демократии и изобилия ещё продолжала жить старая Германия, радикальная в своих помыслах. Для многих, по словам Гюнтера Грасса, признание вины было лишь «незначительными запоздалыми ритуальными выражениями». Те, кто психологически не переработал воздействие прошлого, передали их, пусть даже бессознательно, Боннской республике, а также сталинской ГДР. Посмотрите, например, на результаты опроса общественного мнения, проведённого летом 1990 года, показавшего, что свыше трети восточных и западных немцев считали: «Нам нечего стыдиться наследия германского фашизма» [560].