Александр Севастьянов - Апология дворянства

Русский мессианизм – признанное наукой явление, хотя и вызывающее споры, поскольку налицо как минимум два русских мессианских проекта: интровертный («Святая Русь») и экстравертный («Москва – Третий Рим»). Конфликт этих проектов составил для нашего народа основное содержание драматического XVII века, приведя к Расколу в результате предпочтения правящими кругами модернистского, по тем временам, экстравертного проекта. Который и торжествовал, в общем и целом, к началу ХХ века в массовом сознании (недаром пели «Наша Матушка-Россия всему свету голова»).

Однако из этого факта Соловей делает несколько странный вывод о том, что: «составлявшая мифологическое ядро марксизма мессианская идея избранничества пролетариата удачно корреспондировала с мощным и влиятельным религиозно-культурным мифом русского избранничества, русского мессианизма. Общая мифологическая матрица позволяла без труда транслировать марксистскую доктрину в толщу русского народа»; «русский случай начала XX в. выделяется тем, что обладавший огромной энергией, еще не выродившийся низовой, стихийный мессианизм русского народа срезонировал с кабинетными идеологическими формулами» 57 57 Соловей В. Д. Русская история: новое прочтение… – С. 129—130. . Соловей не прибегает здесь к доказательствам, полагая сказанное самоочевидным.

Но в этой формуле, на мой взгляд, далеко не все увязано верно. Во-первых, пролетариат накануне революции составлял небольшую часть населения России, страны крестьянской по преимуществу, для которой противостояние города и деревни не было пустым звуком, а «избранничество пролетариата» по определению не могло быть стимулирующим началом и вызывать энтузиазм. Во-вторых, не может быть ничего более чуждого марксистской этике и футурологии, чем идея возвеличивания именно русского народа через мессианское служение человечеству. Наоборот, марксисты легко и бестрепетно готовы были пожертвовать без остатка русскими ради торжества мировой революции и в целом были настроены решительно русофобски 58 58 Этой проблеме во многом посвящена монография профессора МГУ А. И. Вдовина «Подлинная история русских. ХХ век» (М., Алгоритм, 2010). Да и сам Соловей довольно останавливается на этом факте в своих справедливых суждениях об «антирусской империи» – СССР. .

Очевидно понимая это, Соловей кладет на чашу весов решающий аргумент в пользу «гармоничного созвучия большевизма русскому духу»: «Аутентичная марксистская идея разрушения старого государства и вообще отрицания института государства, его замены самоуправлением трудящихся слишком удачно совпадала с радикальной русской крестьянской утопией „мужицкого царства“» 59 59 Там же. .

В чем же это совпадение? Исторические проявления крестьянской утопии в русских бунтах или, говоря вообще, в Русской Смуте, традиционно вовсе не связаны с идеей разрушения государственности. Разве к разрушению царства звали Лжедмитрий или Пугачев – «царь Петр Федорович»? Нет, разрушать государство они вовсе не собирались и к этому не призывали, просто хотели сами править. Тот же Пугачев надеялся создать из России хоть и мужицкое, свое, но все же – царство! А вот большевики никакого «русского мужицкого царства» никому и никогда не обещали, даже в пылу самой оголтелой пропаганды. Мировая революция и всемирное царство – нет, не русского крестьянства, а всемирного же соединенного безнационального пролетариата-апатрида: вот чем они грезили, к чему звали, что обещали.

Так что волей-неволей, а приходится задумываться о менее идеальных, возвышенных и духовных, о более земных и материальных мотивах, по которым русские народные массы, ловко обольщенные большевиками, двинулись на слом старого порядка. И первое место тут, конечно, принадлежит ленинским формулам «экспроприация экспроприаторов» и «земля – крестьянам, заводы и фабрики – рабочим, мир – народам, власть – трудящимся»… Ни одного из этих обещаний (кроме экспроприации) большевики, разумеется, не исполнили, но свое назначение они выполнили. Нельзя сказать, что революция вообще ничего не дала простому народу, вообще народам, в том числе и русскому. Дала, конечно. Но отобрала куда больше, на мой взгляд, и за все даденое потребовала непомерной платы. Если простонародье что-то и выиграло, то нация в целом – потеряла, проиграла. Плоды чего мы зрим сегодня.

Между тем Соловей делает из сказанного им весьма далеко идущий, хотя и неверифицируемый вывод, к сожалению, тоже из области психологии, а не истории:

«Уже двух таких совпадений было бы достаточно для вывода: тенденция, однако… Но эта тенденция массового сознания еще и выражала русский этнической архетип – тематизированность русской ментальности властью, государством, который большевики исключительно умело и эффективно, хотя скорее бессознательно и спонтанно, чем осознанно и целенаправленно, использовали сначала для разрушения «до основанья» старой власти, а «затем» для строительства новой – несравненно более сильной, чем разрушенная.

Большевики смогли оседлать «качели» русской истории – движение от покорности и обожествления государства к разрушительному беспощадному антигосударственному бунту и наоборот… Не большевики запустили эти «качели», но они оказались единственной политической силой, интуитивно уловившей их логику, что делает честь их интеллектуальным и волевым качествам, хотя не может не навлечь морального осуждения» 60 60 Соловей В. Д. Кровь и почва… – С. 135. Не знаю, кому как, но на мой взгляд «качели русской истории» не отвечают критерию научности. Зачем нам мистика и провиденциализм в научной работе? .

И затем следует главное, ради чего, собственно, и строилась вся система доводов: «При всей внешней чуждости большевизма и большевиков России они оказались наиболее созвучны русской ментальности, что и послужило главной предпосылкой их политического успеха» 61 61 Соловей В. Д. Русская история: новое прочтение… – С. 131. .

Объяснять, почему победили победители – благодарное занятие (не зря говорят, что у победы сто отцов, а поражение всегда сирота). Тут всегда сойдет любое, даже самое экзотическое объяснение, ибо в глазах истинного детерминиста – а истинный историк всегда истинный детерминист – не бывает незначимых причин, все причины значимы, а их ранг способно установить только время.

Так что не приходится удивляться вполне ожидаемому тезису насчет глубокого внутреннего соответствия большевизма «русской душе», «русской ментальности», «русской этничности» (нужное подчеркнуть). Нельзя сказать, что такой причины не могло быть или не было вообще: вопрос только в том, какой ранг мы ей присвоим. Соловей склонен ставить ее на первое место, но тут я с ним согласиться не могу.