Ильнар Салимшин - Путинизм

К концу 1990-х Уильям Шойерман мог написать, что «призрак Карла Шмитта преследует политические и юридические дебаты не только в Европе, но и в современных Соединенных Штатах». Два десятилетия спустя призрак Шмитта преследует либеральную политику по всему западному миру, вдохновляя нелиберальных противников в мощном транснациональном движении «альт-правых» в Америке и Европе и информируя о подъеме волны авторитарных режимов по всему миру. Политические взгляды Шмитта полностью дискредитированы, – пишет его последний биограф Рейнхард Меринг, но в авторитарных государствах, таких как Россия, его ренессанс приветствовался как «свидетельство кризиса в современной либеральной теории» и как вдохновение для новых форм авторитарной политики и права. Влияние Шмитта быстро распространилось и в Китае, как критика либерального мышления, так и – парадоксально – как вдохновение «для тех, кто стремится перейти от авторитарного государства к демократическому государству».

В главе 2 я отмечаю замечательное влияние Шмитта на консервативное политическое мышление в постсоветской России. После короткого флирта с либеральными идеями в конце 1980-х и начале 1990-х годов политические дебаты в России происходили в основном между более господствующими и более радикальными течениями консервативной мысли. Шмитт был важным интеллектуальным источником радикально-консервативного мышления; его апокалиптический стиль и бинарный подход к политике, казалось, идеально подходили для экзистенциального кризиса, с которым Россия столкнулась в конце 1990-х годов. Тем не менее, Шмиттовское мышление вышло далеко за рамки узкого круга последователей правого крыла и сформировало мировоззрение, которое стало влиятельным для большей части российского политического класса. Это не утверждение о каких-либо прямых идеологических влияниях. Попытки идентифицировать «философа Путина», приводя выборочные цитаты из таких мыслителей, как Иван Ильин, обычно вводят в заблуждение. Скорее, в книге излагается консервативная парадигма Шмитта, способ мышления, который определенным образом определяет определенные концепции, имеющие глубокие последствия для политических событий в современной России.

Все парадигмы отдают приоритет одним элементам политического мышления над другими. Для Шмитта это концепция суверенитета, понимаемая не в юридических терминах, а как способность принимать решения, свободные от ограничений либеральных идей верховенства права или международных норм и соглашений. В главе 3 я исследую, как это понятие «суверенитета как свободы» – свобода объявлять исключение – стало движущей силой российской внутренней и внешней политики при Путине. С самого начала своего президентства Путин отдавал приоритет возвращению в Кремль суверенного процесса принятия решений в качестве основы для восстановления политического порядка, возвращения власти регионам, политическим партиям и гражданскому обществу, олигархам и международным акторам. И все же правило через исключение – готовность нарушать правила – бросало вызов самому порядку, к которому стремились власти.

Эти противоречия русского консерватизма были столь же очевидны и в подходе к демократии. С одной стороны, Путин считал себя демократом, пришедшим к власти через избирательную систему. Он неоднократно заявлял, что в XXI веке нет альтернативы какой-либо форме демократической легитимности. С другой стороны, как в элите, так и в большей части общества было широко распространено мнение о том, что политический плюрализм подорвал государство в 1990-х годах и должен тщательно управляться и контролироваться. Опыт Веймарской республики также побудил Шмитта бороться за то, чтобы примирить проблемы массовой демократии двадцатого века с необходимостью обеспечения политического порядка: его решение состояло в том, чтобы разделить две концепции «либерализма» и «демократии» и вместо этого предложить формы авторитарной демократии, предшественницы собственных инициатив России по «управляемой демократии» или «Суверенной демократии». В главе 4 я исследую эту версию нелиберальной демократии, возникшую в России при Путине, а в главе 5 я объясняю, как она стала опираться на различие между друзьями и врагами, в котором большинство населения было открыто в оппозиции к критикам и меньшинствам, которые стали называться «пятой колонной», работающими на иностранные державы и чуждые влияния.

Акцент Шмитта на исключении как способе управления для действительно суверенных правителей мгновенно задел струну в постсоветской России. С самого начала своего президентства Путин заявлял о своей готовности нарушать правила, чтобы навести порядок, будь то аресты олигархов по надуманным обвинениям или насильственная борьба с повстанцами в Чечне. Путин пришел к власти с народным мандатом восстановить порядок почти любой ценой, и у него не было никаких угрызений совести по поводу нарушения правовых норм на этом пути. В главе 6 я рассматриваю работу исключительности в российской системе правосудия, где дуализм возник между обыденным, повседневным правом, которое часто принимается вполне адекватно, и гораздо меньшим набором «судебных преследований по заказу», часто в сильно политизированных делах, которые направляются в соответствии с интересами политических и деловых элит. Дисфункциональная российская система правосудия также служит предупреждением о глубоких проблемах, создаваемых культурой исключительности. Исключительность как способ управления вряд ли может быть признана. Она распространяется по всей системе, пока различие между нормой и исключением не станет безвозвратно размытым.

Во второй части книги я рассматриваю мышление Шмитта о международном порядке и его отношение к эволюции российской внешней политики. Западные интервенции в Югославию и Ирак только усилили ощущение исключенности России из процесса урегулирования после окончания холодной войны, в то время как потрясения в результате «цветных революций» в Украине, в Грузии и Кыргызстане, а затем Арабская весна, все это способствовало восприятию того, что западная пропаганда гуманизма и демократии маскировала политику как преднамеренной, так и непреднамеренной дестабилизации. Шмитт долгое время использовался в качестве интеллектуального оружия левыми критиками внешней политики США, особенно его настойчивое утверждение, что продвижение универсальных либеральных норм, таких как права человека, было не более чем циничным прикрытием для американских попыток доминировать в мире. После 2005 года российская внешняя политика проводила идею российского суверенитета перед лицом того, что воспринималось как возглавляемая США однополярная система, в которой Россия была намеренно маргинализирована. Такая интерпретация международных отношений привела к двум важным результатам: во-первых, Россия распространила свою исключительность на международную арену. Как суверенная держава, Россия была бы готова нарушить правила системы, как это сделали США и их союзники в Югославии и Ираке. Результатом, обсуждавшимся в главе 7, стала аннексия Крыма, утверждение суверенитета через исключительность, которая бросила вызов президентству Путина.