Ильнар Салимшин - Путинизм

Попытки ответить на эти вопросы часто ограничивались различными теоретическими рамками, с помощью которых аналитики рассматривают Россию. Теория демократизации интерпретировала Россию исключительно в терминах типа режима, оценивая Россию по бинарной шкале между демократией и диктатурой. В нем рассказывалась простая история отступления от демократии, в которой мнимая, но реальная демократия при Борисе Ельцине была подорвана приходом к власти Владимира Путина, бывшего сотрудника КГБ, который положил конец демократическому эксперименту в России и ввел авторитарный режим. Возвращение Путина на пост президента в 2012 году только усилил переход к полностью авторитарному государству, который теперь также сопровождался все более агрессивной внешней политикой, включая военные интервенции в Украине и Сирии. Ее политический статус в любой момент этого путешествия можно было измерить с помощью таких показателей, как рейтинг Freedom House, в котором демократический статус России резко снизился в период с 2003 по 2018 год с категории «частично свободный» до «несвободный», а также с рейтинга 4,96 до 6,5 (по шкале, где 7 представляли наиболее консолидированную форму авторитаризма).

Рамки демократизации дали лишь частичную картину сложных реалий России. Он предоставил лишь ограниченную информацию о том, как система работает на практике. Он выделил некоторые политические силы в системе – например, оппозицию и гражданское общество – и определенные события – антиправительственные протесты или дискриминационное законодательство. Это затрудняло объяснение уравновешивающих тенденций, таких как популярность Владимира Путина, и, как правило, приводило к «кризисному прочтению» системы: сосредоточившись на протестах и оппозиции, режим всегда оказывался в беде. Как пишет Олег Кашин: «Крах режима был неизбежен десять, 15 и 18 лет назад, бесчисленные точки невозврата были пройдены, но система, как она возникла в 2000 году, все еще продолжается по сей день». Парадигма демократизации сильно недооценила устойчивость путинской политической системы.

Вторая аналитическая структура представляла российскую политику как форму максимизации полезности, в которой элиты были мотивированы только стремлением к власти и богатству. В исследовании Владимира Гельмана о российском авторитаризме каждый политик является «рациональным максимизатором власти», конечная цель которого «состоит в том, чтобы навязать свою собственную диктатуру в данном государстве». Преследуя эту цель, по словам Гельмана, российские политики действовали как «хрестоматийные примеры Homo economicus», действуя в соответствии с «эффективными расчетами своих затрат и выгод». Эта теоретическая основа основана на обширной литературе по сравнительному авторитаризму, которая использует подход рационального выбора для моделирования «бесконечной борьбы за власть между элитами и диктаторами», но, как правило, дает весьма абстрактные и скупые описания политических реалий и человеческих мотиваций.

Многие научные работы были посвящены роли формальных институтов в посредничестве в отношениях между диктаторами и элитами. Вместо более традиционного акцента на институтах репрессий, таких как тайная полиция, этот «новый институционалистский» подход проанализировал формальные институты в авторитарных режимах, которые ранее были отвергнуты как симулякр, такие как многопартийные выборы, правящие партии и парламенты. Однако в российском контексте эта литература дала мало информации: она обычно игнорировала неформальные институты, которые имели решающее значение для понимания работы российской автократии, и не смогла преодолеть возражение о том, что формальные институты в авторитарных государствах всегда, вероятно, будут эпифеноменальными – на самом деле важны основополагающие политические реалии, которые создают конкретную партийную систему, а не саму систему.

Исследования российской политической экономии действительно содержали подробные описания неформальных институтов и практик, но пытались концептуализировать их как систему. В новаторском исследовании коррупции на высоком уровне Карен Давиша утверждала, что Россия была «клептократией», в которой элиты построили автократию, чтобы максимизировать личную финансовую выгоду. Конечно, несмотря на обещание Путина провести кампанию против олигархов, неравенство в благосостоянии в России продолжало расширяться при Путине и стало одним из самых высоких в мире, при этом 1% высшего общества владеет более чем одной третью всех активов. Идеологическое позерство высокопоставленных российских чиновников в отношении «традиционных ценностей» часто не соответствовало хорошо освещенной реальности их повсеместной коррупции, портфелей международной собственности и оффшорных банковских счетов. Однако идея путинизма как движимого просто личной жадностью была слишком одномерной, чтобы объяснить многие политические решения, которые подрывали богатство элиты, а не максимизировали его.

Прежде всего, эти теории авторитаризма оставляли мало места для роли идей или убеждений. Исследование идеологических строительных блоков современного авторитаризма остается довольно редким в сравнительной литературе. Идеационные или другие нематериальные факторы считались неуместными в экономических теориях авторитаризма и в счетах рационального выбора. Действительно, для Гельмана политик с идеями – это теоретическая (и политическая) ответственность: «Если авторитарный правитель руководствуется своими идеями – набором ценностей, убеждений и верований- … тогда он может вести себя не как хорошо информированный максимизатор власти, а скорее как исследователь, путешествующий с неточной или устаревшей картой».

В этой книге я утверждаю, что все политики работают с «неточной картой» мира, набором концепций, которые интерпретируют реальность определенным образом и обусловливают потенциальные политические реакции. Эти когнитивные карты возникают в результате сложного взаимодействия прямых и косвенных идеологических влияний, постоянных ежедневных столкновений с социальной и политической реальностью, давних исторических и культурных тропов, а также влияния отдельных личностей и опыта. Политическая теория помогает нам понять, как составляются карты и почему некоторые из них доминируют в мышлении элиты, в то время как другие теряют всякую актуальность в качестве руководства для политических событий. Различные карты предлагали альтернативные направления и разные пути для того, чтобы добраться туда. На российской когнитивной карте понятия «демократия» и «диктатура», которые доминировали в западных концептуальных рамках, часто были блеклыми, иногда невидимыми. Совершенно другой набор направлений, обозначенных как «хаос» и «порядок», был выделен жирным шрифтом и представлял собой совершенно другую концептуальную двоичную систему, которая помогала интерпретировать реальность и направлять выбор политики.