Аркадий Жемчугов - Китайская головоломка

В V веке до н. э. Поднебесная являла собой конгломерат враждовавших между собой княжеств: одни претендовали на гегемонию, другие отстаивали право на выживание. Более того, внутри каждого княжества не прекращалась борьба между претендентами на княжеский престол. Восстановить нарушенный междоусобицей порядок, восстановить ли, по Конфуцию, можно было лишь двумя путями.

Первый — морально самосовершенствоваться, воспитывая в себе внутреннюю этическую силу дэ, добродетель, свое «внутреннее я».

Второй путь — «исправление имен», что означало приведение существующих реалий общественно-политической жизни в соответствие с традиционными нормами, восстановление прежних понятий и представлений относительно взаимоотношений между людьми, в первую очередь между вышестоящими и нижестоящими. «Если имена не исправлены, то речи не будут последовательными; если речи не последовательны, то в делах не будет успехов; если в делах нет успехов, то церемониальные установления не будут процветать; если церемониальные установления не процветают, то и наказания не достигают своей цели; если наказания не достигают своей цели, то народ будет находиться в смятении».

Моральное самосовершенствование личности и «исправление имен» тесно взаимосвязаны, прежде всего, понятием жэнь, гуманности, человеколюбия, совокупного принципа идеального человеческого поведения, высшей добродетели. Раскрывая суть понятия жэнь, Конфуций как-то сказал: «Жэнь — это значит не делать другим того, чего сам себе не желаешь». В другой же раз он выразился так: «Жэнь — это значит желать людям того, чего ты сам себе желаешь».

Главная цель самосовершенствования и достижения жэнь выражена в его изречении: «Кэ цзи фу ли» — «Преодолей себя — восстанови правила».

В этическом плане понятие жэнь включает все, что, по мысли Конфуция, способствует возрождению ли, ритуала, правил, установлений прошлого. Другими словами, это чжун, верность, преданность, это — и, долг, это, наконец, — сяо, сыновняя почтительность.

Из перечисленных этических понятий особое значение придавалось сяо, сыновней почтительности к родителям, и прежде всего, к отцу. Согласно сяо, дети обязаны не только исполнять волю родителей и верно служить им, но и любить их всем сердцем, быть преданными им всем своим существом. Конфуций утверждал, что «почитание родителей и уважение старших являются сущностью гуманности», «когда сын спасает жизнь отца, теряя свою собственную, — это самая счастливая смерть». «Молодые люди, — поучал он, — должны дома проявлять почтительность к родителям, а вне его — уважительность к старшим, серьезно и честно относиться к делу, безгранично любить народ и сближаться с человеколюбивыми людьми. Если после осуществления всего этого у них останутся силы, их можно потратить на чтение книг».

Одновременно Конфуций предостерегал, что «лучше умереть, чем отказаться почитать родителей», что «всем добродетелям угрожает опасность, когда сыновья почтительность поколеблена», что «недостоин имени сына тот, кто любит другого человека более, нежели своего отца», что «всякий злодей начинал с того, что стал дурным сыном».

Считая сяо моральной опорой для претворения в жизнь своего учения, Конфуций настаивал на том, чтобы каждая семья соблюдала трехлетний траур после смерти ее главы, сохраняла в неизменном виде установленный усопшим порядок и безусловно почитала предков.

Настольной книгой подданных Срединного государства стала «Лунью», в которой отсутствуют абстрактно-теоретические рассуждения, зато в избытке конкретные примеры и наглядные наставления. Они-то и являются основным методическим приемом конфуцианства, особенно в тех случаях, когда речь идет об этических идеалах и нормах поведения.

Конкретность идей и наставлений Учителя инкорпорировались в систему мышления и восприятия чжунхуа, во всю культуру Поднебесной. Четкость, точность и полная определенность стали обычной нормой для китайской мысли. Разумеется, это не исключало того, что в речах, поступках и даже помыслах верноподданных случались и неточности, и двусмысленности. Речь идет о другом: о склонности китайца к уточнению, детализации, конкретизации даже тогда, когда с точки зрения европейца в этом нет никакой необходимости. Как известно, классические китайские романы, такие, как «Троецарствие» или «Сон в красном тереме», по европейским меркам страшно перегружены третьестепенными деталями и справками, которые никак не влияют на развитие сюжетной линии. Книги перегружены количеством действующих лиц. Поэтому они с трудом воспринимаются европейским читателем. Ему они не по душе. Он не привык к такому стилю. Но попробуйте сократить армию действующих лиц, уберите лишние, на ваш взгляд, эпизоды, избавьтесь от чрезмерной детализации, и классический роман попросту рассыплется. А для китайского читателя он станет чем-то чужым и крайне неинтересным. Китайцам чужды классические для европейца обороты типа «В некотором царстве, в некотором государстве… «или «За тридевять земель». О каком бы самом невероятном событии ни шла речь в китайском произведении, не говоря уже о классическом романе, всегда будет точно указано место и время действия, а на действующее лицо приведены необходимые биографические сведения. Ни Ивана-царевича, ни Иванушку-дурачка или Бабу Ягу со Змеем Горынычем не встретишь на страницах китайских литературных произведений. Вместо сказочно-обобщенных персонажей там присутствуют конкретные люди из такой-то деревни, а если феи, то такой-то конкретной реки, драконы — такой-то горы или моря. Для китайца именно такая конкретика представляет собой столь же необходимый атрибут повествования, как для европейского читателя упомянутые выше, привычные сказочные обороты.

Конкретность мышления влекла за собой склонность к образности, символике и даже магии числа или устойчивого выражения. При этом символика, образность выражения мысли, использование устойчивых словосочетаний всегда были строго однозначны, не вызывали никаких сомнений и кривотолков по поводу того, что за ними кроется. Все выглядело конкретно-наглядным. Выражение «борьба против пяти зол» предельно четко говорит китайцу, о каком движении идет речь и какие пять зол имеются в виду. Двух слов «банда четырех» достаточно, чтобы китаец вспомнил, о каких четырех лицах идет речь и в связи с какими конкретными событиями.

Кроме того, повтор, монотонное употребление этих устойчивых форм в выступлениях представителей власти и в средствах массовой информации не только не делают их «затасканными», но, наоборот, придают все большую убедительность и важность. Вспомним хотя бы историю с «серьезными предупреждениями», которые направлялись американцам всякий раз, когда их самолеты нарушали воздушное пространство Китая. В общей сложности в 6070 годах прошлого века китайцы сделали почти 500 таких «серьезных предупреждений». Европейцы воспринимали их с усмешкой. Для китайца же каждое новое предупреждение подчеркивало важность и серьезность момента, укрепляло его решимость не отступать.