Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

Самый большой в мире концертный зал, сценой которого стало древнее ристалище — место средневековых рыцарских турниров.

Собор с чудотворной иконой, гарантирующей стопроцентное исцеление женщинам.

Скальный гараж в горных пещерах на полторы тысячи машин, кажется, тоже самый крупный в мире.

И конечно же, дворец с поэтическим названием Мирабель, построенный для цыганки — возлюбленной одного из зальцбургских кардиналов. После смерти любвеобильного высокопреосвященства горожане изгнали Мирабель со всеми кардинальскими отпрысками из города. А магистрат даже принял закон, по которому цыганам запрещалось проживать в Зальцбурге. Кажется, этот закон действует и поныне. Законы порой живут дольше, чем государства.

Сейчас дворец Мирабель, с причудливой резьбой по камню, с террасой, по краю которой выстроились забавнотрогательные фигурки уродцев в шутовских колпаках, был погружен в призрачную сумеречность. Вечернее освещение скрыло фундаментальную основательность здания. Сделало его изящней, таинственней.

Но все это не занимало ни Арцимовича, ни Леонтовича. Разговор упрямо возвращал их к событиям в «Конгресс-хаузе», вернее, к излишне резкому, так считал Михаил Александрович, выступлению Арцимовича. Так считал не только Леонтович, но и некоторые другие члены нашей делегации. Его бескомпромиссность была всем хорошо известна. Но здесь, на международной конференции, в самом начале контактов с физиками других стран. Некоторым это казалось чуть ли не трагическим срывом.

Однако страстное выступление Арцимовича имело совершенно неожиданный резонанс. «Мы не в пансионе благородных девиц, мы собрались здесь, чтобы выяснить истину» — эту фразу повторяли участники конференции все пять дней, пока продолжалась работа. Но главное, конечно, было в том, что за резкостью советского ученого все увидели глубокое, всеобъемлющее понимание нюансов глобальной научной проблемы, ради которой, собственно, они собрались в Зальцбурге. Оргкомитет конференции принял несколько необычное, но почетное для Льва Андреевича, да и всей советской делегации, решение: поручить Арцимовичу обобщить все сообщения и выступления об экспериментальных работах, сделанные на первой конференции по термоядерному синтезу учеными разных стран, суммировать их и сделать обзорный доклад в завершающий день работы. Тем самым члены оргкомитета как бы признавали лидерство не только Арцимовича, но и всей научной школы советских термоядерщиков.

С мыслью подняться наконец в древнюю, единственную в своем роде крепость пришлось распрощаться. Заключительный итоговый доклад — это не шутка. Придется разобрать по косточкам, выделить самое главное и существенное из 250 экспериментальных и теоретических работ, доложенных на конференции.

С тезисами докладов Арцимович знакомился перед отъездом в Зальцбург, но они не давали всеобъемлющего, детального представления о работах. Остается лишь одно — собственное восприятие услышанного на конференции, собственные впечатления и суждения, собственное понимание и видение дальнейших путей развития проблемы. Ну что ж, придется добровольно заключить себя в номере гостиницы и поработать.

Арцимович засел за доклад сразу же после вечернего заседания. Утром он уже вручил представителю оргкомитета солидную пачку листов. Это была лишь первая часть доклада. Ее сразу же отнесли печатать. Лев Андреевич стал работать над второй частью.

Из «Конгресс-хауза» в отель служитель нес уже перепечатанные странички доклада и возвращался с новой порцией листков, исписанных торопливым, но четким почерком. Затем рукописные листки начали редеть. Пошли страницы, перепечатанные на машинке, испещренные не просто поправками, а вписанными заново от руки не отдельными предложениями и даже абзацами, а целыми страницами. Но зато когда в «Конгресс-хаузе» закончилось дневное заседание, стопка перепечатанных набело страниц обзорного доклада лежала на письменном столе в гостиничном номере Арцимовича. Лев Андреевич был за обедом непривычно молчаливым, опустошенным, даже не расспрашивал, как прошло дневное заседание. Но вечером и свои и чужие, слушая его обзорный доклад, были захвачены глубоким пониманием предмета, глобальностью мышления и смелым видением грядущих трудностей. В докладе аккумулировался опыт собственных успехов и собственных неудач незаурядного исследователя.

«Сейчас всем ясно, что первоначальные предположения о том, что двери в желанную область сверхвысоких температур откроются без скрипа при первом же мощном импульсе творческой энергии физиков, оказались столь же необоснованными, как и надежда грешника войти в царство небесное, минуя чистилище.

И все же вряд ли могут быть какие-нибудь сомнения и том, что проблема управляемого термоядерного синтеза будет решена.

Неизвестно только, насколько затянется наше пребывание в чистилище. Из него мы должны будем выйти с идеальной вакуумной технологией, отработанными магнитными конфигурациями с точно заданной геометрией силовых линий, с программированными режимами электрических контуров, неся в руках спокойную, устойчивую высокотемпературную плазму, чистую, как мысль физика-теоретика, когда она еще не запятнана соприкосновением с экспериментальными данными...»

Огромный зал «Конгресс-хауза» бурно аплодировал советскому академику.

Глубоким вечером Арцимович все же выбрался в старую крепость над Зальцбургом. И был несказанно разочарован. Осматривать там оказалось нечего. Унылые приземистые казармы да замшелые капониры, увы, далекие от романтического чувства, которое охватывало его всякий раз, когда там, внизу, запрокинув голову, Арцимович оглядывал эти стены с тремя перстами башен, тянущихся к голубому небосклону с отвесной скалы. Разве что отличный летний ресторанчик с террасой, с которой открывался великолепный вид на Зальцбург.

Что же, в сущности, произошло в Зальцбурге? Драма идей?

К слову сказать, именно в те годы начали употреблять это выражение . И писатели, журналисты, ученые - физики и лирики, как говорили тогда, или интеллектуалы всех мастей, как говорят теперь, спорили по этому поводу .

Возможно, многим участникам конференции казалось , что речь идет исключительно о физике.

Но такие категории, как жажда успеха и первенства или справедливое возмущение недобросовестностью, — это все чувства, свойственные человеку любой сферы деятельности .

Незадолго до конференции в Зальцбурге у нас с огромным успехом прошел фильм «Девять дней одного года». Работа над ним начиналась в Институте атомной энергии.

Михаил Ильич Ромм присутствовал на теоретических семинарах, наверняка не понимая даже десятой доли того, о чем бурно спорили. Наблюдал за всеми в лаборатории. Охотно принимал приглашения в гости. И как-то незаметно, исподволь, в разговорах разворачивал физиков на дела хоть и прошлые, по недавние, заставляя вспомнить детали истории обнаружения нейтронов в пинчах. Потом они все читали сценарий. Что-то критиковали, с кем-то не соглашались. Потому что их мышление — мышление людей конкретных дел и проблем — никак не могло свыкнуться с мыслью, что события первого этапа штурма термояда всего лишь отправная точка для будущего фильма.