Знание-сила, 1997 № 04 (838)

Красивая позиция. Но дальше начинались трудности. Ведь принцип рациональной критики — если принять его за критерий рациональности — сам должен подвергаться критике, которая... не может не следовать тому же принципу. Перед философией «критического рационализма» возникала известная с древности логическая трудность petitio principii.

Поппер понимал это и искал выход. Он говорил: рационализм, основанный на принципе критицизма, не должен связывать себя каким-либо окончательным решением проблемы обоснованности или оправданности этого принципа. Ведь необходимой предпосылкой всякой рациональней дискуссии является безоговорочное признание этого принципа всеми ее участниками. А это возможно только, если участники уже являются рационалистами. «Можно сказать, что рационалистический подход должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Следовательно, рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами». В основании рационалистического подхода, если угодно, рационалистического настроя, лежит «иррациональная вера в разум». Ситуация рациональной дискуссии возникает как конвенция и в дальнейшем поддерживается устойчивыми традициями, регулирующими поведение рационалистов-единоверцев. Систематическое единство таких традиций — это и есть Большая Наука. Признание непререкаемой власти критериев рациональности — не только методологические регулятивы, но и моральное credo граждан Республики Ученых. В этой идеальной республике нормы гражданского поведения практически полностью совпадают с моральной регуляцией, пронизанной духом рационального критицизма.

Идея Поппера проста и нет надобности рассуждать об ее утопичности. Когда мы имеем дело с идеалом, глупо упрекать его, что он не похож на реальность. Более того, сила идеала — именно в его непохожести на всем известную и никого не удовлетворяющую действительность. В этом идеале Демократия Большой Науки является истинной предпосылкой Критической Рациональности, а Рациональность — условием и предпосылкой Демократии. Нет ничего более демократичного, чем открытое сообщество рационально мыслящих людей. Взаимозависимость демократии и рациональности — идеал, который Поппер и его последователи перенесли из философии науки в социальную философию.

Теперь понятно, почему проблеме «демаркации» и ее критико-рационалистическому решению придавалось такое огромное значение- Цена этого решения оказывалась необычайно высокой, поскольку оно затрагивало центральную нервную систему всей философии, а не только конкретной методологической программы. Поппсровская «демаркация» должна была стать контуром социального идеала, ориентира, направляющего развитие человеческого общества к гуманной цивилизации.

«Структура научных революций» (1962) потому и произвела такое сильное впечатление на современников, что ее идеи касались болевых точек попперовского рационализма.

Отдавая лань всемирной известности К. Поппера, но вежливо подчеркивая свою духовную независимость от него

(«Я не читал работ сэра Карла до выхода английского варианта его книги,— говорил он в публикуемом выступлении,— в это время моя книга была уже готова вчерне...»), Кун приступает к наиболее болезненной для «критического рационализма» операции: он, как и Поппер, проводит линию демаркации между наукой и ненаукой, но совсем не там, где находил для нее возможности и основания «сэр Карл».

Главное отличие науки от прочих сфер умственной деятельности, действительно, в том, что только в науке существуют рациональные процедуры проверки опытных суждений. Но вот рациональность этих процедур принимается обычно учеными как нечто бесспорное и не подлежащее сомнению. Между тем критика и рациональность заключают между собой союз только в рамках принятых образцов научной деятельности. Когда же критика обращается на сами эти образцы (а это случается крайне редко), она порывает с принятыми критериями рациональности и вынуждена искать новую опору, и этот выбор может совершаться под воздействием отнюдь не только «когнитивных» факторов, но зависит от убеждений, авторитетов, социально-психологической атмосферы и традиций «научных сообществ», а также от многих других «внешних» по отношению к науке воздействий. Такие ситуации Т. Кун назвал «экстраординарными» или «революционными». Попадая в такие ситуации, наука не только не обнаруживает differentia speciflca, а наоборот, становится похожей на другие сферы интеллектуальной активности, например, на споры философов или ценителей искусства, астрологов или психоаналитиков. Только в периоды обычной «нормальной» научной деятельности можно строго отличить последнюю от того, что наукой не является и не может являться.

Здесь тот пункт, в котором противоречия между «критическим рационализмом» и его ревизией Т. Куном становятся очевидными. Они затрагивают существо вопроса: что такое рациональность в науке, какую роль она играет в развитии научного знания, что объединяет и что разъединяет научное сообщество.

Кун различает два рода критики. Рациональная критика — это критика при опоре на основания, не подлежащие критике (такая критика имеет место тогда, когда ставятся под вопрос частные действия или компетенция ученого, но не основания его деятельности). А нерациональный критический дискурс — это то, что возникает «только в моменты кризиса, когда основы соответствующей области оказываются под угрозой». Глубинная сопряженность и взаимозависимость критики и рациональности, присущая «критическому рационализму», разрушается: критика либо зависит от принятых критериев рациональности, либо порывает с ними. Таким образом, рациональность определяется не в связи с критикой, а независимо от нее. Рационально в науке то, что принято в качестве такового «научным сообществом», а на самом деле — лидерами, авторитетами, небольшой эзотерической группой экспертов, которые навязывают свое понимание рационального — через систему обучения и профессиональной подготовки — остальным членам научного коллектива.

Поппер точно улавливает этот момент. В своем ответе Куну «сэр Карл» называет позицию оппонента релятивизмом. Тезис релятивизма, говорит он, был бы неоспорим, если бы удалось показать, что ученый, находясь внутри концептуального каркаса, не имеет никакой возможности вырваться из этого плена иначе как став «иррационалистом». Другими словами, если бы был верен более общий тезис: для человека, принадлежащего данному научному сообществу, нет и не может быть никакой рациональности, отличной от той, какая вытекает из «парадигмы», определяющей всю жизнедеятельность этого сообщества. Однако этот тезис не имеет оснований, он не оправдывается историко-научными исследованиями. Как ни изображай историческое движение науки, какие схемы не предлагай для его описания, невозможно представить его так, что история науки распадется на «несоизмеримые» отрезки, между которыми расположатся периоды полного прекращения рациональной коммуникации.