Знание-сила, 1998 № 03 (849)

П. Пикассо. Из цикла «Торо и Торера»

Б том, как терапевт работал с Мартой, можно было выделить некоторую закономерность. У него не было определенного плана действий. Каждый раз он «работал» с той Мартой, которая сидела перед ним, и ее состояние во время встречи определяло его действия. Но в то же время, погружая Марту в ее настоящее, он как бы подводил ее к определенной точке, отсекая все возможные пути бегства, и провоцировал (вызывал, заставлял, помогал) ее идти дальше, за эту точку, как бы это ни было страшно. Этот переход, похожий на взрыв, чем-то походил на то, как младенец делает первый вдох в своей жизни — и смерть и рождение одновременно. А потом, перед тем как расстаться, терапевт давал Марте «упражнения на дом», чтобы она сама, без его помощи могла «освоить» новые переживания.

Во время одной из встреч Марта, описывая свои ощущения, снова обратила внимание на свои грязные ботинки. Терапевт попросил ее описать все чувства, связанные с этой грязью. Марта говорила о тревоге, отвращении... Неожиданно терапевт попросил ее снять ботинок и положить на третий, свободный стул. Марта брезгливо развязала шнурок и поставила его на красную поверхность сиденья. «А теперь представьте себе, что вы — этот ботинок. Расскажите о себе — грязном ботинке».

«Я — ботинок. Кожаный. Коричневого цвета. Во мне много дырочек, через которые протянут шнурок. Я люблю, когда этот шнурок затягивает меня. Эго очень приятное ощущение. Но иногда я промокаю. И это очень противно. Особенно, если кроме сырости на меня налипает грязь. Тогда моя красивая поверхность портится, становится уродливой. Грязь похожа на бородавки. Как лягушачья кожа. Тогда нужно, чтобы меня срочно вымыли тряпкой, высушили и намазали кремом. И снова можно мной пользоваться. Я люблю, когда мной пользуются. Надевают. Я ведь очень важная часть туалета. Я защищаю свою хозяйку от простуды и грязи. Такая уж у меня судьба — пачкаться, чтобы другим было чисто, и мокнуть, чтобы не промокла хозяйка. Но я ненавижу грязь!»

«А теперь попробуйте стать грязью на этом ботинке».

«Грязью... Но это противно!»

«Почему же, вполне может быть, что очень интересно. Вряд ли когда-нибудь вы делали что-то похожее».

«Грязь. Ну что ж. Я липкая мерзкая грязная глина. Я злая, ненавидящая всех. Я подкарауливаю жертву и бросаюсь на нее снизу — откуда никто не ожидает нападения. Я могу обволакивать, отравляя собой. Уничтожить красоту. Покрыть струпьями. Высыхая, я становлюсь корочкой — пятнышком, прилипшим к одежде или руке. Сейчас я пристроилась к этому ботинку. И чудесно себя чувствую на нем, как пиявка, как полип. И я знаю, что если со мной не будут бороться, то все, к чему я прилипла, станет мной».

«Ботинок, а ты тоже так думаешь?»

«Что я стану грязью? Не думаю. Но ее нужно как можно быстрее смыть».

М Эшер. «Лента»

«Ты ее ненавидишь?»

«Да. Или... вернее, у меня сложные чувства. Потому что если бы не было грязи, я тоже был бы нс нужен. Может быть, я своим существованием обязан ей. А то ходили бы все босиком. Грязь — грозная, великая сила, которой я противостою. И от того, что она такая сильная, я — небольшая кожаная вещь — становлюсь чем-то важным, почти великим. Величие грязи и меня наполняет величием. Я начинаю уважать ее».

В гештальт-терапии особое место занимают полярности — противоположности, противоречия. Рассказ Марты о ботинке и грязи можно интерпретировать как проявление ее двойственности. С одной стороны — это общественная часть, социальная, полезная, красивая, понятная, нужная всем. А с другой — властная, агрессивная, возможно, телесная, сексуальная. И то и другое — Марта. Но она всегда отождествляла себя только с одной половинкой — «ботинком», считая «грязь» чем-то иным, отличным от себя, чуждым. Это проявлялось и на «телесном» уровне. Выполняя упражнения по осознанию своего тела, она хорошо ощущала голову, руки, спину, но совсем не чувствовала ноги, половые органы, скулы — и это тоже было в какой-то мере отчуждением «грязных» и «агрессивных» частей тела. Но ее организм нс мог функционировать половинчато, и его страдания от расколотости, разорванности, подавленности частей, жизненно необходимых ему, выражались в «ванном сумасшествии» Марты. Чтобы помочь ей восстановить подавленные части психики, организма, терапевт часто просил ее отождествляться с необычными для нее полюсами. «Вам легко быть ботинком. Хорошо. Тогда, если противоположное ботинку — грязь, попробуйте стать ей».

Но такое отождествление, как бы пробуждающее отторгнутые части психики,— лишь часть пути. Важно не только «оживить» полярности — нужно еще установить контакт между ними. И как ни странно, начинаясь с конфликта, этот контакт потом преобразуется во взаимодействие, сосуществование, гештальт, в котором полюса переходят из фигуры в фон и обратно, дополняя друг друга, придавая обшей гештальт-картине яркость и полноту.

Похожим образом гештальт-терапевт работал и со снами Марты. Некоторые части ее психики были так сильно и давно отторгнуты, что могли проявляться и проявлялись лишь в сновидениях. Терапевт просил Марту отождествляться с каждым элементом сна, сживаться с ним, вспоминать ощущения, связанные с ним, а затем проигрывать, как в театре, сцены взаимодействий этих элементов сна.

Джордж заметил, что по утрам она стала запираться в комнате и разговаривать сама с собой разными голосами. До него доносилось: «Я — жужелица, бегущая по ковру... чайная ложка, сирена полицейской машины...». Он испугался и решил поговорить с терапевтом. Но в ответ на жалобы Джорджа тот сказал, что «вероятно, это не совсем нормально», но он сам «частенько занимается этим в утренние часы».

Особое место в терапии занимал «третий стул». Терапевт пользовался им, чтобы помочь Марте рассказывать в настоящем времени о своих отношениях с другими людьми. Например, если она говорила о дочери, которой не могло бьггь на встрече, то терапевт предлагал ей представить, что дочь сейчас сидит на этом стуле, и Марта могла разговаривать с ней, как с присутствующей. Кроме эффекта погружения в «здесь и теперь», это освобождало се от проекций. Как в истории с ботинком, она отождествлялась с Джорджем, Арлин, Фредериком... и слушала себя, говорящую с ними. Здесь она могла разобраться, как ока к ним относится, что остается недосказанного между ними, понять, что настоящие Арлин, Джордж... сильно отличаются от тех, кого она нарисовала в своем воображении. Кроме того, некоторые вещи можно было высказать пустому стулу, сформулировать, «актуализировать» и потом, быть может, перенести в реальные отношения.