Знание-сила, 2008 № 09 (975)

Прямая противоположность профессора Преображенского — профессор Персиков, герой «Роковых яиц» того же автора, ученый, пошедший на компромисс с большевиками, самый вид которого воплощал собой парадигму профессора-идиота:

«Говорил скрипучим тонким квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно и эрудиция в его области у него была всегда совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти ничего не говорил.

Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:

«Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».

По-видимому, в 1930-е годы выделилось три типа профессора-идиота.

Первый — искренние застрельщики новой науки. Среди них были и откровенно, клинически злокозненные фигуры, такие, как Лысенко, Мичурин, но были и амбивалентные, такие, как Марр и Бахтин (справедливости ради: первый был академиком, второй умер доцентом).

Идиотизм Марра и Бахтина — в их учениях, которые носят не только психотический характер, но и просто идиотский. Трудно поверить, что Марр мог сам всерьез верить, что все слова всех языков мира произошли от четырех корней SAL, BER, JON, ROS. Скорее, в своей, пусть поневоле гениально оформленной, идее во всем угодить советской власти он старался не соглашаться с буржуазным языкознанием во всем. Если нормальная индоевропеистика утверждала, что был сначала один праязык, который потом стал распадаться на национальные языки, то Марр утверждал противоположное: языков было много, затем они соединились в один — а уж потом (вследствие порчи) — распались. И это притом что самые безумные, самые идиотские его идеи через десятки лет стали подтверждаться. Так, например, пресловутая теория четырех элементов поразительным образом напоминала учение о структуре генетического кода.

То же и с Бахтиным. В стремлении встраиваться в новую, большевистскую науку он строил концепции, которые не учитывали никаких фактов. Это касается в первую очередь его концепции исторического развития литературы. Так мог поступать именно идиот. Но Бахтин не был идиотом, он был великим ученым, просто мозг поневоле работал в нужном направлении. Кстати, вторичная идиотизация идей Бахтина о хронотопе, карнавализации, полифонии и диалогическом мышлении, осуществленная в конце 1970-х, а в особенности в 1980-е и 90-е годы, с одной стороны, славянофилами типа Кожинова, а с другой, «провинциальной филологией», — тоже весьма любопытный факт. Это можно сказать и о поздних «идеях» Лосева. Автору статьи довелось увидеть Алексея Федоровича летом 1973 года на даче — он вел себя, как положено профессору-идиоту, каким он изображался в советском кино: рассеянный, с полубезумной улыбкой, не отвечающий на вопросы, говорящий невпопад и так далее. Между тем в том, что было «можно», в те же годы и даже позже Лосев писал вполне вменяемые работы по историческому синтаксису. Кстати, в духе Марра.

Второй тип — наиболее интересный: это амбивалентный идиот, внутренний эмигрант по идеологии. Он не только представляется глупцом, но иногда и сам глумится. Таким был, например, Виктор Борисович Шкловский. Рассказывали, что, когда в 1947 году на заседании Союза писателей громили Зощенко, Шкловский, бывший формалист и безусловный поклонник затравленного писателя, громил Зощенко наравне со всеми. Когда потрясенный писатель подошел к Шкловскому и сказал ему: «Виктор Борисович, как же так? Ведь вы раньше меня хвалили!», Шкловский, ничуть не смутившись, отвечал: «Что я, попугай, чтобы повторять одно и то же?»

Третий тип — это «упертый диссидент». Он наименее распространен и овеян героическим нимбом. У кого поднимется язык назвать идиотом Сахарова? Но идиотическое поведение, безусловно, было свойственно и ему (идиотичность — в самой прямоте «говорящего царям с улыбкой истину», потом ему подражал в 1995 году, во время Чеченской войны, Сергей Ковалев в своих беседах с Ельциным).

Так или иначе профессор-идиот в репрессивном сообществе — посредник между истиной, которую он в себе несет, и властью, которая ему угрожает. Эта позиция между истиной и адом диктует сумасшедшему профессору не только его поведенческую стратегию, но и саму форму, в которую облекается знание, преподносимое им под маской шутовского кривляния в аудиторию и в печать и нередко потом оказывающееся знанием пророческим, как это и нормально для дурака-юродивого в русском понимании этого слова.

Но любая культура репрессивна, и любой крупный талант практически не может не играть в шута и не жить жизнью идиота. Чрезвычайно показательна в этом плане судьба, жизненные коллизии и особенности поведенческого портрета Витгенштейна, который, кстати, действительно более десяти лет был профессором философии Тринити колледжа Кембриджского университета.

Однако еще задолго до этого Витгенштейн, которого признавали гением с юного возраста, вел себя именно так, если еще не более радикально, чем его советские коллеги. Так, общаясь с членами Венского кружка, которые его боготворили, он вдруг начинал насвистывать или читать вслух стихи Рабиндраната Тагора. О его лекциях в Кембридже ходили легенды, в соответствии с которыми Витгенштейн читает, лежа на полу и устремив глаза в потолок. Один из самых талантливых учеников Витгенштейна американский философ-аналитик Норман Малкольм рассказывал о лекциях своего обожаемого учителя так:

«Витгенштейн сидел в центре комнаты на простом деревянном стуле. Он часто чувствовал, что зашел в тупик, и говорил об этом. Нередко у него вырывались такие выражения, как «Я дурак», «У вас ужасный учитель», «Сегодня я очень глуп». Иногда он выражал сомнение в том, сможет ли продолжать лекцию».

Своих учеников Витгенштейн отговаривал заниматься философией, утверждая, что это пустое и никчемное занятие. Во время Второй мировой войны он оставил профессуру и устроился работать санитаром в одном из лондонских госпиталей. Его должность называлась «аптечный носильщик». В обязанности Витгенштейна входила раздача лекарств по палатам. Он добросовестно разносил лекарства и каждого больного отговаривал их принимать.

Можно спросить: а почему Гуссерль так себя не вел? Почему ничего не известно о чудачествах Фрейда? Разве и они не были посредниками и разве они не испытывали давления со стороны власти? Психолог и психиатр ответили бы, что талантливый человек, даже если он в обществе проявляет себя чрезвычайно благопристойно и не позволяет себе никаких чудачеств в присутствии даже самых близких людей, по одному своему статусу в обществе и по своей психической конституции так или иначе будет проявлять себя необычным образом. По- видимому, здесь все зависит от характера. Открытые люди вроде Витгенштейна или Шкловского проявляли свой идиотизм на людях, люди скрытные могли делать все что угодно, но при плотно закрытых дверях.