Знание-сила, 2008 № 06 (972)

Мстислав Келдыш

Сложные вычисления в физике ядерного оружия необходимы из-за того, что метод проб и ошибок там не годится. Ядерной взрывчатки слишком мало, чтобы тратить ее на экспериментальные «ошибки». Эксперименты заменяются вычислениями — очень сложными приближенными вычислениями. Именно нужда в таких вычислениях подстегивала создание компьютеров. Но они заработали лишь в 1954 году, а до того считали вручную. Десятки вычислительниц складывали и умножали, вычитали и делили непонятные числа, не ведая, что результат вычислений ответит на вопрос о мощности ядерного взрыва и произойдет ли он вообще. Надо было придумать такие способы вычислений, чтобы получать надежные результаты в обозримое время.

Когда-то Эйнштейн в сердцах сказал, что математика — это лучший способ водить самого себя за нос. Вычислительная математика тоже способна на такое. Можно идеально точно провести все вычисления, а их результат будет отличаться от того, что произойдет в опыте, не на 5 или 10 процентов, а на все 100. Но Эйнштейн водил за нос лишь себя одного, а в спецфизике речь шла о сотнях людей, начиная с физиков, чьими руками создавалось соответствующее «изделие», и, кончая людьми в Кремле, в чьих руках были судьбы и физиков, и математиков, и всех прочих.

Задачей группы Ландау было придумывать эффективные методы расчетов. Создали и еще одну подобную группу, под руководством крупного математика А.Тихонова. Вначале она работала по заданиям Ландау, а важнейшие задачи решали сразу обе группы, и, если результаты сходились, это прибавляло уверенности разработчикам оружия и соответственно руководству проекта.

Ну а если бы расчеты не сошлись? Такое случилось при переходе от ядерных к термоядерным «изделиям». Термоядерный взрыв сложнее атомного уже тем, что включает в себя атомный взрыв в роли «зажигалки». Расчет прежним методом занял бы годы, а задачу нужно было решить за месяцы. При разработке нового метода группа Ландау обнаружила, однако, трудную проблему — неустойчивость вычислений. Самые тщательные вычисления могли не иметь отношения к реальности. И в группе Ландау придумали, как справиться с этой трудностью, но загвоздка была в том, что в группе Тихонова отрицали саму проблему. Разногласия в науке — вещь обычная, но в данном случае наука была совершенно секретная и сверхсрочная. Берия не мог ждать выяснения истины в ходе свободного обмена научными доводами. Чтобы быстрее найти истину, созвали совещание под председательством М.Келдыша — будущего президента Академии наук. Многодневные дискуссии так и не привели к единогласию. Тогда разногласие прекратили спецметодом. На основе мнения Келдыша, генерал ГБ, возглавлявший оружейное управление Средмаша, издал приказ, что считать истиной. И группа Тихонова перешла на метод вычислений, разработанный в группе Ландау.

Тут бы академику Ландау испытать чувство глубокого удовлетворения, но благодаря микрофонам КГБ мы знаем, что спецработа вызывала у него иные чувства:

«Разумный человек должен стараться держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел. ...Максимальное самоотстранение от задач, которые ставит перед собой государство, тем более советское, которое построено на угнетении».

Не очень благоразумно говорить такое вслух, зная, что у советских стен есть уши, но эти самые уши зафиксировали, что Ландау все-таки старался быть благоразумным, добавив, что «всякий отказ и самоотстранение от таких дел должно делаться очень осторожно».

Наум Мейман (крайний слева) с коллегами

Евгений Лифшиц и Лев Ландау

Свою спецработу Ландау ограничил вычислительной математикой как будто специально, чтобы не увлечься какой-нибудь физической задачей двойного назначения. Но, по словам его близкого сотрудника Исаака Халатникова, занимался Ландау спецделом «так, как он занимался вообще наукой, т.е. с полной отдачей и очень серьезно». После смерти Сталина при первой же возможности Ландау самоотстранился от спецработы (передав свою роль Халатникову).

Насколько распространенным среди физиков было отношение к спецработе, как у Ландау? Крайне редким. Хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать подобных ему в этом отношении.

Начнем с самых близких к Ландау. В его спецгруппу, помимо Халатникова, входили еще Евгений Лифшиц, Наум Мейман и Сергей Дьяков, и только Лифшиц вполне разделял отношение Ландау. Их связывали самые долгие отношения. Восхищение научным даром учителя соединилось с дружеской близостью. Достаточно сказать, что среди родных и друзей Ландау один лишь Лифшиц знал о листовке 1938 года, ставшей непосредственным поводом ареста Ландау. Тогда отношение к советской власти изменилось именно у учителя, чему Лифшиц был очень рад, поскольку сам он не верил в советские сказки с ранней юности.

Не надо преувеличивать значение идеологии в жизни настоящих физиков, которые основную часть своих душевных сил тратят на физику, а оставшееся потратят, скорее, на радости жизни, чем на политические дискуссии. Показательный пример — свидетельство Виталия Гинзбурга. В науку он вошел в соседней — дружественной — научной школе Игоря Тамма, но с 40-х годов настолько много и плодотворно общался с Ландау, что считает его своим учителем наряду с Таммом. В 1950 году, в разгар спецдел, Гинзбург совместно с Ландау сделал выдающуюся работу по сверхпроводимости, которая полвека спустя принесла ему Нобелевскую премию. При всем при этом в их общении с Ландау никогда не обсуждалась ни спецработа, что вполне понятно из-за режима секретности, ни политические вопросы, что означает нежелание Ландау. Гинзбург, человек открытого характера и кипучего темперамента, лишь в эпоху гласности — из архивных документов — с огромным удивлением узнал об остроте антисоветизма Ландау. И согласился с тем, что Ландау был прав в своей сдержанности, — он тогда был не готов к столь ясной точке зрения на суть советской политической системы.

Особенно любопытно соприкосновение Ландау и Андрея Сахарова — другого ученика Игоря Тамма и коллеги Гинзбурга. Тридцать лет спустя открытый оппонент советского режима №1 в своих воспоминаниях рассказал об их единственном задушевном, хотя и кратком разговоре. Разговор этот состоялся, скорее всего, в том самом 1952 году, когда КГБ подслушал крамольные фразы Ландау о спецработе. И свела их в тот день именно спецработа.