Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Но, как выясняется, малый город действительно живет своей собственной очень бурной и независимой жизнью. Как мы уже говорили, здесь своя идентичность (ощущение себя прежде всего жителем именно этого города); своя, несколько иначе, чем в большом городе, устроенная социальность, своя система власти, созданная не по пресловутой вертикали, а чаще всего «сбоку», властью местных директоров и бизнесменов, своя независимая пресса.

Как и в большом городе, здесь та же структура лояльности («Россия никогда не распадется»). Примерно так же устроена экономика: поселки-моногорода вокруг одного предприятия и поселения, живущие исключительно за счет своего административного положения — так можно характеризовать и разные районы Москвы. Те же процессы социализации, приобщения новых поколений к жизни в обществе: жители малых городов, как правило, довольны своими школами. В деревнях школами не довольны, как и в больших городах, а здесь — довольны: школы вполне соответствуют уровню их требований. Та же массовая культура из тех же телевизоров, разве что каналов поменьше. Та же потребительская культура.

Что резко отличает малый город от большого?

Очень узкий рынок труда. Низкий платежеспособный спрос. Как результат — очень высокая уязвимость активного населения. Стереотип: все жалеют бедных старушек, которым не прожить на пенсию; куда меньше сочувствия вызывает здоровый мужик, которому не на что кормить семью. В большом городе скажут: ну, пусть придумает себе какое-нибудь дело — то, что раньше называлось индивидуальной трудовой деятельностью, а теперь мелким бизнесом. В маленьком городе очень мало возможностей для «самозанятости»: где найти посетителей для своего кафе или покупателей для своего магазинчика и сколько обуви должны поизносить жители городка, чтобы ее ремонтом можно было содержать семью, когда в городе уже есть сапожник?

Классический конфликт между мэром городка и районной властью — структурообразующий в политической жизни. Вражда нешуточная. Несколько предпринимателей «носят» и туда, и туда, остальные разделились, каждый поддерживает одну из воюющих сторон. Это и создает действительно бурную политическую жизнь, полную страстей, интриг и предательств. В больших городах, да и в Москве политической жизни становится все меньше и меньше, а здесь она кипит и бурлит. Сталкиваются прочные, устойчивые структуры связей и отношений.

Политические пристрастия специфичны. Ты можешь легко и непринужденно переходить из коммунистической партии в «Яблоко», а оттуда в «Единую Россию» — никому не придет в голову осуждать за это человека, видеть в этом не то что предательство, но даже политическое легкомыслие. Но вот если ты перешел из партии Сидорова в партию Петрова — ты настоящий предатель, и тебе это так просто с рук не сойдет.

Борьба порой достигает такого накала, что напоминает гражданскую войну — ведь она ведется между своими: здесь нет социальной дистанции между людьми, все друг другу одноклассники, женаты на сестрах, переженили детей. Конечно, и здесь вовсю используют административный ресурс, грязные политтехнологии: все, в чем обычно — и совсем не всегда справедливо — упрекают политологов и социологов, здесь действительно процветает.

Местная пресса в самом деле независима. Она содержит себя сама, поскольку из всех средств массовой печати, как показывают многочисленные исследования, россиянин теперь предпочитает местную газету. В ней заинтересованы здесь все: и власть, и бизнес, и население. Правда, все это не делает местную печать свободной — просто она может выбирать себе местного хозяина или пытаться маневрировать между разными политическими лагерями.

Это общество, пронизанное соседскими и дружески-родственными связями, никакого отношения к гражданскому обществу не имеет и, по мнению Алексея Левинсона, не может рассматриваться как его начало, прообраз, росток. Здесь еще меньше демократии и свободы, чем в большом современном городе, и здесь не испытывают в них потребности; те, кому нужны свобода и демократия, то есть наиболее активные во всех отношениях люди, как правило, отсюда уезжают.

Более того, докладчик усматривает в переменах последних лет в России экспансию малого города, его ментальности и социальности на жизнь больших городов и столиц. Российские граждане становятся все менее чувствительны к содержательным различиям, их оттенкам в идеологии разных партий, и выступление Зюганова уже трудно отличить от выступления какого-нибудь критически настроенного единоросса. Зато все большую роль в формировании власти и политических партий играют личные и родственные связи.

Историк Галина Зверева, в чем-то продолжая мысль А. Левинсона, говорила о том, как общественное сознание захлестывает воинствующий непрофессионализм, «идеологически заточенный» под последний заказ властей. Она рассказывала об обсуждении предложенного в качестве нормативного скандального учебника постсоветской истории Полякова и Филиппова. На обсуждение не пригласили практически никого из академических историков, и учебник чуть было действительно не стал нормативным, если бы не разразился скандал за пределами высокого собрания. Учебник вернули на доработку; доработка была содержательной, но не слишком значительной и учебник, очевидно, ляжет на стол школьных учителей, рекомендованный начальством.

Скандал распространился, как обычно, и на Интернет, где все время идет живой разговор обо всем на свете. В «Живом журнале» один из авторов учебника высказался вполне определенно: «Да, я действительно написал такую-то главу в новый учебник, по-моему, она получилась хорошей. Что же до оценки какого-то лузера и всех прочих профессионалов из Академии, мне до него и дела нет. Вы сколько хотите можете поливать меня грязью, но учить детей вы будете по тем учебникам, которые вам дадут.

Русофобов туда пускать нельзя; их, если придется, надо убирать насильно...»

И будут учить по этому учебнику. Как сказал выступавший на обсуждении учитель истории из Якутска: «Вот стою я перед учениками, у меня ничего, кроме доски, мела и тряпки, нет; а теперь будет учебник — и все будет ясно.»

Кто же сегодня решает, что есть знание в гуманитарных областях? Кто формирует общественное сознание и общественное мнение? Как высказался Поляков, создавая учебник, он видел свою задачу в том, чтобы «заточить понимание под россиецентризм».