Знание-сила, 2008 № 03 (969)

Как показали тончайшие исследования, когда молекулы эндорфинов садятся на опиоидные рецепторы нейронов, они прерывают прохождение по нему нервных сигналов как раз с помощью изменения ионного состава внутри тела нейрона. Открывая одни ионные «каналы» и закрывая другие, они меняют набор и концентрацию ионов внутри и снаружи таким образом, что, в конце концов, потенциал на стенке нейрона становится слишком высоким и прохождение по нему нервного сигнала оказывается невозможным. Поэтому ген SCN9A, управляющий ионами натрия, давно был на подозрении у специалистов по боли. И оказалось, что они были правы. Видимо, тот полиморфизм, который наделил шестерых пакистанских детей полной нечувствительностью к боли, меняя что-то в настройке «натриевых каналов» нейронов, создает в них такое изменение, что они раз и навсегда лишаются способности проводить «болевые» сигналы. Пока еще непонятно, как это достигается без влияния на способность нейронов проводить другие сигналы. Но если дальнейшие исследования приведут к более глубокому пониманию электрохимического механизма полной болевой нечувствительности, то станет возможным надеяться также и на появление в будущем препаратов, которые будут вызывать этот механизм искусственно — иными словами, на появление совершенно нового типа анальгетиков.

И тогда в истории боли будет сделан еще один важный шаг к полной победе над ней.

Петр Ростин

У земной тверди есть форма. Вода жидкая, она принимает форму своего вместилища, если хотите, чаши. Воздух вовсе к форме отношения не имеет.

Ледяной щит Гренландии и Антарктиды толщиной в километры медленно стекает в сторону океанов. Оказывается, твердое вещество способно течь. А в Арктическом океане лед плавает.

Когда вода в морях по осени замерзает, по дороге она превращается в няшу (становится няшей). Так и хочется написать это слово с большой буквы. Что-то среднее между водой и льдом. А пресная вода на северных реках прежде, чем стать льдом, становится шугой, ноздреватыми комками, похожими на снежки.

В земную твердь воздух проникает на глубину пещер, а это километры. Но и в самой тверди есть газы, иногда горючие.

И не только газы, но и жидкости. Во-первых, вoды, сначала близкие к поверхности, «грунтовые», потом — поглубже, артезианские. А там еще какие-нибудь минерализованные, порой газированные, а то и горячие. Есть даже фонтаны — гейзеры. И бьют они с глубины в сотни метров, а то и в километры. На той же глубине находят и нефть, а она, что ни говори, жидкая.

Что глубже — трудно сказать, но вот под вулканами точно — расплавленная, а то и превращенная в газ твердь. Иногда она вылезает наружу, превращаясь в лаву — в общем, вязкую. Застывая, она образует то гранит, то базальт, то что-то еще. Бывают еще и грязевые вулканы.

Кстати, о грязи. В горах случаются еще и камнегрязевые потоки. Их называют сель. Начавшись скромно, они набирают скорость в долине, извиваются, даже оставляют русло и взлетают на склоны, огибая излучину. Скорость у них, как у курьерского поезда. Способны сносить и кедровый лес, и селенья. Из такого потока камни, которые он несет с собой, выскакивают, как пушечные ядра.

Да и вода любой реки несет с собой столько ила, песка, гальки, что только на первый взгляд ее можно назвать просто водой. Осторожные гидрологи даже придумали слово: твердый сток. Звучит смешно, зато коротко.

А на ровной поверхности Земли сколько угодно песка. Он не жидкий, но сыпучий. Формой не обладает. Правда, есть песчаные формы рельефа, но они пока не закреплены ни чем, — подвижны и изменчивы. Дюны и барханы бредут, пусть и не спеша. В какой степени они твердые? Пройдитесь по барханам километра два, лучше под рюкзаком, тогда поговорим. А какие бывают песчаные или пыльные бури, самумы, торнадо — и говорить не будем. Они не только песок, но и камни в небо поднимают. И переносят далеко.

С тем, у кого нет формы, вообще лучше не иметь дела. Даже с песком. Он бывает и зыбучим, по которому то можно пройти, то нельзя — засосет. И таким же может быть и ил — ни проплыть нельзя, ни проехать, ни пройти.

Болото — это уже смесь твердого, жидкого и живого. Моховые болота — это мох, растения, а вот торфяные болота? Еще растения или уже полезное ископаемое? Ну, кикиморы это, наверное, знают.

В жаркой пустыне озера высыхают. Соленая вода превращается в рапу, потом в вязкую смесь соли с водой.

Затем у смеси появляется подобие ровной поверхности, но ступать или въезжать на такой «солончак» опасно. Сажать самолет — тем более.

Не в какой-нибудь жаркой пустыне, а вовсе в Подмосковье есть бездонные озера. Вода в них, прозрачная и чистая у поверхности, мутнеет с глубиной, муть становится все менее прозрачной, переходит в жидкий ил, он постепенно уплотняется. Где дно, то есть где граница между жидкостью и твердью, достоверно установить невозможно.

Воздух может включать в себя и часть живности. Нет, не птиц, Бог с ними. Насекомых. Наряду с тучами из водяных капель, из кристаллов льда, из песка и пыли (и из вулканического пепла), бывают тучи саранчи. А тучи комаров (или из комаров?) для сибиряков вовсе очень болезненная тема.

Те, кто изучает время, хотя бы и геологическое, скажут, что ничего чудесного и исключительного тут нет. Все течет, не только время. Та земля, по которой мы ходим, была когда-то, и порой недавно, водой. И прежде, чем стать твердью, прошла какую-то сомнительную стадию вязкости. Все те известняки, мергели, пласты каменной соли, песчаники когда-то были частью морской или речной воды, а отделяясь от нее, становились либо кораллами, либо водорослями, либо болотом, либо рапой. Или илом. И только потом...

Пласты антрацита были лесом. Какие-нибудь суглинки были ледником, во всяком случае, его частью. В общем, все, что стало твердью, было когда-то чем-то иным, и обладало свойством, именуемым пластичностью.

Можно, конечно, допустить, что на поверхности планеты Земля эти смутные состояния неустойчивы, а потому временны. Смесь воздуха с водой или ледяными кристаллами — облако — и вовсе эфемерно. Жизни ей несколько дней, от силы недель. Она исчезнет: либо освободится от воды при выпадении дождя или снега (при охлаждении), либо капельки влаги испарятся (при нагревании).

Однако к тому времени новые облака появятся.

Дюнные и барханные пески могут затвердеть и прекратить передвигаться, постепенно превращаясь в песчаник. Могут быть унесены за тысячу верст песчаной бурей. Но могут и продолжать свое путешествие неопределенно долгое время.

Вязкие морские илы «в принципе» должны превратиться в породы твердые. Но могут быть и размыты изменившимся морским течением. А могут и продолжать накапливаться, не меняя своего пластичного состояния, миллионы лет. Некогда рыхлые породы, утратив вязкость, теряют способность менять форму не навсегда. Достаточно взглянуть на складки в твердых горных породах, чтобы убедиться: они, породы, уже после накопления и безусловного затвердевания, все-таки оказалось смяты. И сильно. Как они на время стали пластичными? Над этим пусть ломают себе голову геологи.